— Не знаю, Сонни. Но я тебя ни за что к нему не подпустила бы, он теперь только мой ребенок, только мой. Ни за что не разрешила бы тебе...
— Это уже неважно, — донесся до Делии голос Сонни, и она снова, только с еще большей силой, почувствовала, что в этом голосе чего-то недоставало (или наоборот — было в избытке?).
— Откуда ты звонишь?
— Это тоже неважно, — ответил голос Сонни так, словно ему стало уже тяжело и больно отвечать.
— Но дело в том...
— Давай не будем об этом, Делия.
— Ладно, Сонни.
(Семь двадцать семь.)
— Делия... представь, что я ухожу.
— Ты — уходишь? А зачем?
— Должен уйти, Делия.... Так получилось... Пойми ты, пойми же! Уйти так, уйти без твоего прощения... уйти вот так, безо всего, Делия... обнаженным... обнаженным и одиноким...
(Такой странный голос. Голос Сонни, звучащий как не его голос, и тем не менее голос, принадлежащий ему, Сонни.)
— Вот так, безо всего, Делия... Голым и одиноким... ухожу ни с чем, кроме вины... Без прощения, без твоего прощения, Делия!
— Почему ты так странно говоришь, Сонни?
— Сам не знаю... Мне так одиноко, мне так не хватает тепла, ласки... мне так не по себе...
— Но...
Словно сквозь туман, Делия смотрела прямо перед собой, в одну точку. Часы: семь двадцать девять; минутная стрелка совпала с четкой линией, предшествующей другой, более толстой, обозначающей половину часа.
— Делия!.. Делия!..
— Откуда ты звонишь? — закричала она, наклоняясь к телефону; страх стал закрадываться в ее душу, страх и любовь, а еще — жажда, страшная жажда, нестерпимое желание причесать пальцами темные волосы Сонни, поцеловать его в губы... — Откуда ты звонишь? — вновь прокричала она.
— ...
— Где ты, Сонни?
— ...
— Сонни!
— ...
— Алло, алло! Сонни!
— Прости меня, Делия...
Любовь, любовь, любовь. Прощение? Какая глупость...
— Сонни! Сонни, приезжай!.. Приезжай, я тебя жду! Приезжай!
( «Господи! Господи!» )
— ...
— Сонни!..
— ...
— Сонни! Сонни!!!
— ...
Пустота.
Семь тридцать. На часах. И по радио: «хи-хи». Часы, радио и Бэби, которому хочется есть и который озадаченно смотрит на мать, удивленный тем, что его почему-то не кормят.
Плакать и плакать. Отдаться потоку слез, рядом с безмолвным малышом, словно осознавшим, что в сравнении с этим плачем все его хныканье будет лишь жалкой подделкой, что в такой миг подобает лишь одно — молчать. Из репродуктора донеслись мягкие текучие аккорды фортепьяно, и Бэби незаметно для себя заснул, положив голову на мамину руку. Словно огромное чуткое ухо заняло все пространство комнаты, всхлипывания Делии возносились по спиралям невидимой раковины из вещей и мебели, постепенно затихали, изнывая от усталости, и превращались в едва слышные стоны, перед тем как окончательно заблудиться в дальних закоулках тишины.
