Наверняка никто в Турмагане журнал этот не выписывал и очерка не прочел, да и сам Бакутин не скоро узнал бы о нем, не подкинь ему журнальчик радетельные друзья из объединения. Прочтя, Гурий Константинович испытал ранее неведомое чувство: смесь стыда, раскаяния и злобы. То язвительный шепоток послышится ему за спиной, то желчная насмешка почудится вдруг в чужом взгляде. Он стал сторониться рабочих и вовсе избегал разговоров с ними о жилье, так как в каждой фразе мнились ему не издевка, так невысказанный упрек. В конце концов, не выдержав, Бакутин пришел к секретарю только что созданного Турмаганского горкома партии Владимиру Владимировичу Черкасову и от порога:
— Не могу!
— Что стряслось? — встревожился Черкасов, выходя из-за стола навстречу.
— Не могу больше! — надрывно повторил Бакутин, подавая секретарю горкома журнал с очерком.
— Читал, — небрежно отмахнулся Черкасов.
— Читал?! — опешил Бакутин. — И молчал?
— Тебе больно — ты и кричи, — невозмутимо отозвался Черкасов, заученным жестом подталкивая вверх дужку очков.
— Но я же — коммунист…
— Слава богу, вспомнил.
— А вам все равно, что подумают, что скажут рабочие…
— Рабочие и подумали, и высказались, не дожидаясь этого журнала.
— Не слыхал…
— Не хотел слышать, — поправил Черкасов. — Вынеси благодарность писателю: прочистил тебе глаза и уши.
Ярость выжила голубизну из бакутинских глаз, те стали почти черными.
— Смеетесь?! Юродствуете?!
— Сочувствую.
— На черта мне ваше сочувствие! — взвыл Бакутин.
— Состраданье — не пособие, без заявления выдают, без расписки получают, — назидательно проговорил Черкасов, подавая Гурию сигареты.
— Да накажите ж вы меня за этот чертов особняк! Влепите хоть строгача!..
— Сам казни себя. Верши самосуд.
— Может, мне в петлю?
— Можно и так.
Бакутин осел на стул. А секретарь горкома придвинул папку, склонился над бумагами.
«Сказанул такое — и хоть бы хны. Душевед-психолог. Парт-Достоевский…» Свирепый взгляд Бакутина сверлил приметно лысеющую макушку секретаря. Тот приподнял голову. Взгляды мужчин встретились. Владимир Владимирович выудил сигарету из пачки, не глядя, прижег. Негромким хрипловатым голосом медленно процедил:
— Клин вышибают клином. Тебе пострадать охота. Страданье пробьет отдушину, туда и горечь и обида… Фук, и все. И ты — обновленный, очищенный, ветерок в спину… Нет, Гурий Константинович! Не рассчитывай!.. Глуши боль работой. Тут ее… Веришь ли хоть сам, что твой Турмаган через десять лет сто миллионов тонн нефти станет добывать?
