Возвращаясь домой, я подумала, что это добрый знак. Я немного суеверна и всегда считала, что птицы приносят удачу – когда утром я просыпаюсь, гляжу в окно и вижу птицу, особенно если она близко и смотрит на меня, я считаю ее символом того, что сегодня произойдет что-то хорошее. Наверное, это потому, что когда мне было четыре года и я впервые услышала про молитвы, мне сказали, что они улетают к небесам. Поэтому я представляла их в виде птиц, летящих ввысь.
Конечно, моя сегодняшняя птица летела (падала!) вниз, в неподходящем для молитвы направлении, но все же я чувствовала себя чуть веселее, пока шла домой. Меня не расстроило даже то, что я так и не помолилась.
Вечер
Он все так же. Не знаю, что поддерживает в нем жизнь. Я не осмеливаюсь даже попытаться пошевелить его; у меня такое чувство, что малейшее беспокойство, даже просто громкий звук, могут оборвать эту ниточку. Я и постельное белье не меняла, хотя оно уже грязное.
Вернувшись из церкви, я поговорила с ним – очень тихо, просто сказала, что пришла. Он не проснулся, даже веком не дернул. И все же я чувствую: он услышал меня, пусть и лежал без сознания, и ему было приятно, что кто-то рядом.
Я была так уверена в этом, что решила почитать ему, чтобы он чувствовал, где я. Подумала о Библии, но в конце концов остановилась на стихах: они – лучшее утешение. Так что я притащила из своей комнаты антологию и прочитала «Элегию на сельском кладбище» Грея. Она грустная, но мне нравится. Я понимала, что она о смерти, но была уверена: он не поймет ни слова, хотя и надеялась, что до него долетит мой голос.
Опять же, не знаю, ради кого я на самом деле это делала. Чтение стихов явно успокаивает меня и проясняет мысли. Я подумала, что как-нибудь потом даже поиграю на пианино, что-нибудь спокойное, удерживая левую педаль. В конце концов, оно стоит в другой комнате, а ему явно понравилось, как я играю.
Закончив «Элегию», я сидела в кресле и думала о мистере Лумисе и Эдварде.
Думаю, придется согласиться с догадкой, что мистер Лумис застрелил Эдварда. Ужасная мысль, учитывая, что он единственный человек, который, возможно, встретится мне за всю оставшуюся жизнь.
Конечно, я не знаю наверняка. Но после всего, что он наговорил в бреду и глядя на дырки в костюме, трудно в это не поверить. Правда, судя только по его словам, я не могу окончательно решить, насколько он виноват. В каком-то смысле это была самооборона. Если бы Эдвард забрал костюм, ушел и не вернулся, он бы тем самым обрек мистера Лумиса на вечное – скорее всего, даже
