— Si, si, — воскликнул он. — Viens![8] Я угощаю.
— Я не пью. Уже поздно.
Где-то поблизости заорали друг на друга коты. Араб пришикнул на них, топнув ногой; они разбежались в разные стороны.
— Тогда выпьем чаю, — не отступал он. Порт вздохнул и согласился:
— Bien.
Попасть в кафе было непросто. Они миновали дверь с низким сводом, спустились в тускло освещенный коридор, а оттуда вышли в небольшой сад. Воздух был напоен ароматом лилий, к которому примешивался резкий запах отбросов. Они пересекли погруженный в темноту сад, после чего совершили восхождение по каменной лестнице. Сверху неслось барабанное стаккато: отбиваемый руками вялый ритмический рисунок над морем голосов.
— Сядем внутри или снаружи? — спросил араб.
— Снаружи, — сказал Порт.
Когда они достигли последней ступеньки, он потянул ноздрями возбуждающий запах гашиша и невольно поправил волосы. Араб заметил даже этот незначительный жест.
— Вы же знаете, тут нет женщин.
— Да, знаю.
Через дверной проем он успел краешком глаза увидеть длинный ряд крохотных, залитых ярким светом комнаток; везде на тростниковых циновках, покрывавших пол, сидели мужчины. Все они были или в белых тюрбанах или в красных фесках — деталь, придававшая зрелищу настолько сильное впечатление однородности, что, проходя мимо двери, Порт не удержался от восклицания. Когда они оказались на террасе под звездным небом (кто-то невидимый в темноте лениво пощипывал струны арабской лютни), он сказал своему спутнику:
— Не знал, что в городе сохранилось нечто подобное.
Араб не понял.
— Нечто подобное? — отозвался он. — Как это?
— Тут одни арабы. Я думал, все кафе здесь как уличные, где все вперемешку: евреи, французы, испанцы, арабы. Я думал, война все изменила.
Араб рассмеялся:
— Война принесла горе. Много людей умерло. Есть было нечего. Вот и все. Как это могло изменить кафе? О нет, друг мой. Они остались такими же.
Немного погодя он добавил:
— Так вы не были здесь с самой войны! Но вы были здесь до войны?
— Да, — сказал Порт. Это была правда; как-то раз он провел в городе один день, когда его пароход заходил в гавань.
Подали чай; они пили и беседовали. Постепенно образ сидящей у окна Кит стал возникать опять. В первый момент, осознав это, он почувствовал острый укол вины; затем воображение взяло верх, и он увидел ее лицо со сжатыми от гнева губами и то, как она, раздеваясь, расшвыривает по комнате свое шелковое белье. Сейчас она уже наверняка перестала его ждать и легла в постель. Он пожал плечами и погрузился в задумчивость, ополаскивая остатками чая дно стакана и наблюдая за круговыми движениями, которые снова и снова совершала его рука.
