Ну да. Зато я был собран, серьезен и поистине щегольски одет: на мне была белоснежная джинсовая рубашка с широкими рукавами и огромной синей мишенью на спине. Она была заправлена в узкие черные джинсы с кожаным ремнем, подаренным Земфирой на 23 февраля. На ногах красовались «казаки» с подковами, звонко цокающими по мраморной лестнице. В руках был саксофон.
В Уфе, где основная масса прогрессивной молодежи в то время предпочитала носить спортивные костюмы и кепки, такой внешний вид можно было бы счесть вызывающим, а там я так выглядел всегда, в холодное время года к этому наряду добавлялась ковбойская куртка с бахромой или черное кашемировое пальто до пят.
Здесь же, в просвещенном диссидентском городе, я не сомневался, что выгляжу жизнеутверждающе.
Всем должно было быть ясно, кто к ним пришел. И всем было ясно. Не обращая внимания на удивление швейцара, учтиво открывшего передо мной дверь, и опешевшей охраны казино, я небрежно бросил: «Я к Гайворонскому», и уверенно направился в игровой зал. Думаю, у них не открылись бы шире рты, если бы я сказал: «Я к директору Тихого океана».
Диму я застал за белым роялем. Он перестал играть. После недолгой паузы и пристального взгляда, выражающего удивление большой терции в минорном трезвучии, он спросил:
– Лошадь на парковке привязал?
Я оценил шутку.
– Сыграй что-нибудь.
Я открыл кофр, достал дудку, и мы сыграли.
– Работы здесь нет. Здесь играет Зуйков, но завтра нужна подмена, поскольку он в творческом запое. Придешь?
Я с радостью сказал: «Да».
Так я начал работать в Питере.
Поступив в Университет, я стал посещать местные джаз-клубы, один джем-сейшн сменял другой, появились новые знакомства, новые девушки продолжали интересоваться симпатичным саксофонистом не менее прежних. Город казался большим, а будущее интереснее прошлого.
Однажды я пришел на концерт, где играли очень хорошие местные музыканты, с целью познакомиться и по возможности поиграть с ними.
Услышав, как играет саксофонист Женя Стригалев, я не захотел играть. Я захотел слушать. Концерт закончился. Я шел домой в глубоких раздумьях. Моя «звездность» развеялась как пыль. Стало понятно, что завтра я проснусь очень рано и сразу отправлюсь с саксофоном на духовую кафедру Университета. Это было так же понятно, как понятно то, что этот подвал будет моим вторым домом на долгое время.
И так и вышло. Я просыпался обычно в восемь часов и шел заниматься. И возвращался в общежитие с закрытием Университета около одиннадцати вечера.
