– Здесь и живем, – подтвердил я.
– Да я ей про медведок рассказываю, а она не верит! – Глаз Вовки, который не могла видеть девушка, моргал с совершенно невообразимой скоростью.
– А-а-а, – понимающе протянул дядя Олег. – Крупных сейчас нет. Не сезон. Летом они на глубину уходят, а мелочь в огороде шебаршится…
Девица торжествующе посмотрела на Вовку, глаз которого засигналил нам еще быстрее.
– Ну… – начала она, но дядя Олег перебил ее:
– Вон, – ткнул он пальцем в Глухаря, белую, не мелкую, но абсолютно глухую собаку, – чуть пониже Глухаря будут! Только, конечно, подлиннее…
Глаза девицы округлились, она взвизгнула и начала нервно озираться.
– Может, ей детеныша медведки показать? – предложил я.
Вовка незаметно показал нам оттопыренный большой палец руки:
– Уже показал. Через увеличительное стекло.
– Ногу могут покалечить… – Дядя Олег оценивающе посмотрел на ноги девушки. – А руку – запросто перекусят. Клац! И все дела! Лопата нужна или топор и повадки их знать. Тогда не очень опасно…
– Вот! – подхватил Вовка. – Я говорю ей: «Не ходи одна по острову, по высокой траве»… А она не верит!
– Зря! По высокой траве одной никак нельзя, – со знанием дела поддержал Вовку дядя Олег. – Они там днем мышкуют.
– Что делают? – нервно спросила побледневшая девица.
– Мышей ловят, – пояснил ей Вовка. – Пойдем. Я большую лопату возьму и погуляем. А вы попозже к нам заходите. Водки – море, боюсь, не осилим…
Так что черенок мотыги в дыру я тыкал с большой опаской и успокоился только тогда, когда понял, что нащупанный мной в глубине твердый предмет не живой и не укусит… Лапша лапшой, а встреча с медведкой таких размеров, как мы навешали девице, в мои планы не входила. Кто кому накостыляет при таком соотношении сил – это еще очень большой вопрос! А здесь, в Ямане, чем только черт не шутит… Может, вывелись где-нибудь?..
На веранду я явился вовремя. Как раз, чтобы проводить взглядом мою жаренную до хруста воблу, исчезающую в утробе ненасытного Тимофея. Наказывать его за воровство не было никакого смысла. Даже если бы я схватил Тимофея за задние лапы и начал крутить его вокруг себя в воздухе, то он и тогда не прекратил бы жевать и заглатывать добычу. Голодное детство так перестроило его психику, что он мог только беспрерывно жрать, жрать и еще раз жрать. При этом, покончив с едой в своей тарелке или заметив куски получше, чем у себя, он пристраивался к порции Пушка и, будучи в три раза легче, медленно, но верно выдавливал его из пределов тарелки головой и всем телом.
