— Я рада. Только не за что меня благодарить. Поди, сам его выходил. Разве что траву-покрик из моей сумы взял. Ну, так она для того и сбиралась, чтоб злые хвори отваживать.
— А как ты себя чувствуешь? — старец озаботился здоровьем ворожеи. — Покажи лодыжку.
Девица не стала перечить.
— Сдается мне, уже завтра бегать сможешь. Да и синяк, как я погляжу, сходит.
— Благодарствую, почтенный Рафал, твоими усилиями все у меня ладится. Вот только не скажешь ли, какой нынче час? Да не случилось ли чего среди селян?
Вот ежели теперича знахарь о какой новой напасти поведает, значится, Кукоба взялась-таки за черную ворожбу.
— Нынче час такой, когда тени растут да длиннее становятся. Солнце уже на запад по небосклону перекатилось. До ночи рукой подать. — Лекарь помрачнел. — Ну а в селе без новой беды не обошлось.
Милава всем телом напряглась, ожидая толкования.
— Ружу до сих пор не нашли. Видать, и правда с девицей что-то худое сотворилось. А только что по дороге сюда я встретил мамку ее любого. Так она поведала, что и ее сыну худо сделалось: язвы, гнойники, беспамятство.
— Как у Алеся?
— Похоже на то.
Ворожея призадумалась. Эх, бабушка-бабушка… За что ж ты так над невинным людом потешаешься? И все ж, ежели хворь Кукоба и наслала, то обоз навряд ли ее рук дело. Хотя могла ж она науськать кого-нибудь? Невольно пред очами снова предстал образ кузнеца, что в агонии бьется, в волка претворяясь. Тут бы все ж разобраться не мешало.
— Дядька Рафал, ведаю, что не дозволил мне староста выходить. Только есть у меня дело одно нерешенное. От него, может, судьба всего села зависит. Дозволь бабку навестить.
— Кукобу? — заволновался старец.
— Так. Ты, дядька, человек ученый, потому должен правильно уразуметь то, что я тебе теперича открою. — Рафал не сводил с лика Милавы пытливого взора. — Помирает она. Худо ей совсем. Иссыхает заживо. И покуда упокоения не сыщет, мучиться станет да боль свою на других вымещать. Не хочу веровать, но авось Кукоба за хворью стоит. Дозволь навестить ее, покуда люд по лесу бродит. Череда и не узнает ничего.
Рафал опустил голову, молча размышляя над просьбой девицы. Сердце Милавы в надежде забилось быстрее.
— Вот что, девица. Верю я тебе. Только ведь и сам я человек пришлый. И хотя не одну весну провел в этом селе, не раз недуги от здешнего люда отводил, все ж как родича они меня до сих пор не привечают. Оттого, что вера моя для них странная, а кожа темная. Да село не совсем опустело. Доморадовна вон, для примеру, у себя в хате сидит.
