— Наська Славянкина. Рябая. Маманя говорит: «Наська с норовом девка, изозлилась в беззамужье-то, будет щипать крестницу…»
Лерка отворачивается от Димки и бредет к крестной.
У Марьи Порфирьевны базар.
— И на что польстился, не пойму, бабоньки! Мужик статный, ловкий, красивый. Работяга! И что с ним попритчилось? Сваха Мироновна — ведунья, она и наколдовала любовь. Чем Настёнка прельстить могла? Ни красоты, ни ума…
Порфирьевна сердится, из себя выходит. Прижала к себе Лерку, гладит шершавой ладонью, причитает:
— Свахино дело! Недаром длинноносая забегала то к Михайле, то к Насте. На такого красавца и такую паскудную девку-засиделку! У иной-то оспа как оспа, бог любя соломинкой тыкал, а у этой, видать, черт всем снопом…
Бабы смеются: острый, как бритва, язык у Порфирьевны.
— Мужик он тихий, смирный, возьмет его Настька в руки. Свои ребята пойдут, заклюет она Лерку.
«Заклюет она Лерку»… Пылкое воображение девочки уже воскресило картину драки петухов. Боевой соседский петух клевал, ожесточенно долбил и рвал крепким, как каменный молоток, клювом своего слабого противника. Деденька прыгал вокруг обезумевших от ярости, залитых кровью драчунов и кричал:
— Заклюет! Заклюет ведь он его, паршивец!..
Заклюет ее Настька!..
Сладко-сладко спит Лерка, пригревшись на печи после беготни на морозном воздухе. Открыла глаза. Над нею склонился тятька. Брови нахмурены, чуб спустился на лоб.
— До чего ты на мать схожа! — стоном вырывается у Михайлы.
— А-а? — спросонья тянет Лерка. — Откуда ты ночью взялся? Не плачь, тятя, а то и я заплачу!
— Доченька, ты маманю хочешь? — опасливо спрашивает Михайла.
Не поняла Лерка отцовского вопроса, вспомнила кроткий, нежный голос матери, ласкающее прикосновение ее верных рук; выдохнула тоскливо:
— Хочу маманю, тятя. Шибко хочу!
Отец застонал:
— Дочушка…
Не сомкнув глаз, до утра просидел Михайла на лавке: то ли решал важное, то ли просто томился…
Свадьбу справляли шумно, пьяно, бестолково. Галдели подвыпившие гости, кричали: «Горько!» Высокая, под стать Михайле, «молодая» — крепкая некрасивая девушка Настя — ног под собой не чуяла от счастья. Невеселый Михайла с опаской косился на пылавшее рябое лицо новой жены.
Лерка, прижавшись к крестной, дрожала мелко, как в ознобе. Марья Порфирьевна потиху лила слезы, шептала:
— Граня… Грашенька…
Гости пили водку, танцевали под ухающую, развеселившуюся гармонь.
Разошлись на рассвете. Последней ушла довольная сваха. Еле стоя на ногах — сваху потчевали больше других, — она обнимала молодую, хохотала задорно, пела-выводила, как иерихонская труба:
