— Батюшки-светы! Убью, как кобеля бешеного!..
Лежал у порога веник березовый, схватила она его и давай Василя хлестать. Освирепела. Долго ли била, коротко ли — и не знает. Лупила-лупила, приговаривала:
— Будя тебе старинкой жить! Тут тебе не Россия. Убью и отвечать не буду, а коли отвечать придется, до Сахалина рукой подать — и там люди живут…
Свалился он с ног, как полумертвый. Подняла она мужа милого, друга верного за ворот с полу, дала пинка хорошего вдобавок, швырнула на тулуп, на лавку и сказала-отрубила:
— Сам замесил, Васька, сам и расхлебывай. Кончилась твоя Алена! Попомни нонешний день навсегда! Душу ты мне переломил! Ногу ай руку переломишь — сживется, а душу переломишь — не срастется, не сживется. Больше пальцем себя тронуть не дам — хватит. И чтоб мне этого больше не повторять. Тронешь — поленом зашибу. Жил собакой, околеешь псом!..
Василь лежит — ни глазам, ни ушам своим не верит. Вот… на тебе! Слова поперечного никогда от жены не слышал, слезы и те затаясь, потихоньку лила, не смела… а тут заговорила!
Тем дело у них и кончилось. Долго Василь не смирялся. Прыгал. Петушился: «Я — хозяин!» Ерепенится, фыркает, кулаками сучит. Она спокойно посмотрит на него сверху вниз, скажет устало, равнодушно:
— Не замай, Василь…
Он сразу и отскочит, только побелеет от злости.
По своей по доброй воле она с ним перестала разговаривать, а спросит он ее — ответит «да» или «нет». Силу свою узнала. Человек в ней проснулся гордый-прегордый. Поняла: нет к прошлому возврата. Осмелела. К учителю с книжками бежала уже не таясь, а в открытую.
Тут стих, замолчал, как немой, Василь. Скоро стала замечать — крепко о чем-то он задумывается. Ино поднимет она голову от веретена, а он на нее смотрит как на новинку дивную.
Василя перевернула та черная, безнадежно горькая и постыдная ночь, когда, ослепленный ревностью, боязнью навсегда потерять Алену, он решил ее изувечить, изуродовать. «Кому нужна будет калека-то? А я тут как тут, заботой и лаской верну былое. Все отвернутся, а я, как раб верный, служить буду… Моя, только моя Аленка!.. Что же я наделал, что натворил? На что поднял руку?»
Он полюбил ее с первых дней супружества, полюбил с горькой, скрытой страстью, таимой даже от себя: бунтовала его неуемная гордыня. «Не в законе рожденная»… Стыдился людей, сторожился, ждал насмешки: «Подобрал себе, Васек, ………?» Все нутро переворачивалось от злобы: «Навязали постылую…» и от тоски и восторга: «Аленка! Пава моя ненаглядная!» И бросался зверем — бил; и ласкал исступленно в редкие минуты просветления и стыда за свое зверство. Назло, в отместку «незаконнорожденной» выдумал историю с девкой, по которой якобы сохло его сердце: «Досадить, досадить!..» Злобился, метался и не заметил, что уже шла к нему большими шагами любовь и улыбалась робко и покорно необыкновенными розовыми губами.
