И накануне счастья, почти искупив вину за самоуправство и побои на Курщине, он опять сорвался с кручи, полетел в бездну черной ревности и отчаяния. Избил Аленушку, Аленку! Опутал веревками и избил свое счастье, свой светоч, свою единственную надежду. Наваждение какое-то!
Алена уходила из дома не глядя, не замечая его, спокойная, недоступная, — он бросался как оглашенный к окну, следил за ней. Величавая. Гордая. А какая походка! Темнело в глазах: бежать за ней, просить прощения, целовать следы сильных, стройных ног. «Аленка!» — кричал он, а она не слышала, уходила чужая, строгая…
Обожженным нестерпимой болью сердцем он чувствовал: кончилась, навсегда оборвалась ее любовь и дружба — и бушевал и метался в безнадежном одиночестве. «Что я наделал? Как мне вернуть тебя, Аленка?»
Прошло какое-то время, примечает она — глаза у него кричат-тоскуют. Алена голову сразу в сторону отвернет, даже передернет ее от ненависти! По-своему, по-бабьи, поняла она его тоску: думала, по женскому теплу соскучился, — она и на дух его подпускать брезгала.
Дальше — больше, заметался Василь Смирнов до отчаянности, а заговорить с ней или боится, или гордость мешает. Видела она: куда бы ни пошла, что бы ни делала — все он за ней следит. Осунулся. Щеки запали глубоко, будто тяжкую болезнь перенес, глаза тоскливые стали, как у загнанного волками пса. Не выдержала Алена, заговорила с ним:
— Чево ты такой сумной стал, Василь?..
Отвык он от ее голоса. Вздрогнул. Побелел весь. Голову опустил.
— Уйдешь ты, значит, от меня к учителю? — только и проговорил он как-то пугливо.
Батюшки-светы! Так вот что его мучает!
В ту пору все кувырком летело: кто женится, кто разженивается, — всяк по-своему свободу понял.
— Да ты в своем уме? Ишь надумал! Какая такая мне пара Сергей Петрович, ученый человек? Ошалел ты?!
Посветлело лицо у Василя, будто солнцем на него полуденным брызнуло; не глядит на Алену, совестится, а знать все хочется.
— Зачем же ты к нему каждый вечер бегаешь?
И губы у него, как перед плачем, дрогнули.
Тут стало у нее отходить сердце, рассказала Василю все по-доброму. А под конец говорит:
— Знаешь, Василь, пойдем-ка со мной к нему.
Василь сначала упирался, конфузился, а потом пошел. Алена прямо при нем возьми да и скажи учителю:
— Не обессудьте, Сергей Петрович! Привела к вам свое горе-злочастье. Рассудите нас по совести…
— Поведала она мне все, — продолжал свой рассказ Лебедев, — про побои, про брань, про слепую ревность Василя: «Словом ни с кем перемолвиться нельзя — сразу кулаками сучит. Уймите дурака, ради господа бога. Ноне он меня уж и к вам взревновал. Житья нет…»
