Как заведенная машина целый день стоит Алена у столов, залитых рыбьей кровью, скользких, блестящих от серебряной чешуи.
— Любо-дорого смотреть, как на картину смотришь, — перешептывались рыбаки, поглядывая на Алену, — трудится человек — словно в игрушки играет.
Полымем пышут щеки, золотой виток выбьется из-под платка, низко надвинутого на лоб. Обо всем на свете забывает Алена, увлеченная трудом.
Глянет на нее Василь, почернеет, обозлится пуще прежнего, прикрикнет на жену:
— Трудись, трудись на дяди Петину радость!..
— Да ведь нанялись же? — покорно вскинет Алена на мужа черные глаза-вишни.
На большом шишковатом лбу Василя, утомленного огромной тяжестью выволоченного из Уссури невода, взбухает какой-то желвак. Василь трет его рукой, командует жестко:
— А ну, домой! Хватит, потрудились!..
Алена складывает один к одному остро отточенные ножи, идет чуть поодаль за быстро шагающим мужем.
Дядя Петя не перечит в такие минуты Василю. Знает его норов. Горяч, ох горяч Василь! Кипяток! Ну, и отходчив, — смотришь, вскоре шагают обратно муженек с женой, и опять за работу.
Лерка-подноска у стола, где азартно трудится Алена. Они давно и нежно привязаны друг к другу.
Алена сама билась в нужде, безжалостно выплескивала силушку для чужого достатка, знала она, что и Лерку гнала в люди жестокая неволя.
На рыбалке — лихорадка, жара, некогда друг с другом словечком перекинуться. Но, приглядевшись к вялым, утомленным движениям Лерки, Алена Дмитриевна заметила затуманенные глаза, горячечный румянец на щеках девочки, тревожно спросила:
— Ты, Лерушка, не заболела? На тебе лица нет.
Алена быстро наклоняется к Лерке, обнимает ее худенькие плечи, шепчет торопливо:
— Ты не очень налегай. По одной рыбине таскай и таскай.
Но где тут?
Как угорелая носится из конца в конец Лерка. А кета все прибывает, растет и растет проклятая гора.
— Кету!!!
Внезапно все завертелось, закачалось перед глазами подноски.
Очнулась Лерка, с трудом подняла отяжелевшие веки, с недоумением оглянулась.
— Что со мной? Почему я дома? Почему меня на тети Настину койку уложили? — шепнула она чуть слышно.
К кровати подходит Настя. На ней лица нет, но бледные, поблекшие губы ее расплываются в радостной улыбке.
— Зашла в себя? Наконец-то очувствовалась… Два часа битых в беспамятстве лежишь…
Настя быстро наклоняется, твердыми, похолодевшими губами конфузливо, неумело целует Лерку.
— Жара какая у тебя, Лерушка! Так вся и пышешь огнем!..
Лерка, приподнимаясь на ослабевших локтях, пытается встать, ноги не держат ее легкого, исхудавшего в тяжкую рыбную страду тела.
