— Ну ты, сумрак вечерний, что ножки так переставляешь нехотя? Бережешь их? Пошевеливайся, ненаглядная, поторапливайся, неулыба царевна! — просит-кричит дядя Петя на Лерку.
Алена Дмитриевна встрепенется вся, на защиту встанет.
— Больно часто ты ее понукаешь, дядя Петя. Она и без понуканий лошадка резвая, а ты все кнутом да кнутом, — укоризненно бросит Алена хозяину.
Дядя Петя, поглядывая на нее, как кот на недоступное сало, цедит-процеживает словечки сквозь рыжую бороду:
— Вас не понукать — далеко не уедешь, где сядешь, там и слезешь. Почему ты, Аленушка-матушка, за сироту всегда в заступ идешь, не пойму, хоть убей? Ты да Силантий Никодимыч — сиротские заступнички. Детей своих у тебя нет, не думаешь ли ее удочерить? Живот не болел, а дитё есть, вот как просто, вот как хорошо… А может быть, лучше своего бы захудалого дитенка соорудила? Ай резвости не хватает?..
Алена замечает масленый блеск откровенных глаз хозяина, смущенно опускает глаза, поджимает губы. «Хорошо хоть Василя близко нет, а то бы взъерепенился», — думает она и не отвечает на хозяйские ласково-злые намеки.
Угрюмый, словно вечно чем-то недовольный, староверский батя Аристарх Аристархович Куприянов останавливается около кучки отдыхающих ловцов.
Невдалеке от них в нетерпении, как одержимый зудом, топчется дядя Петя. Аристарх подходит к нему, внимательно всматривается в Алену, которая, чтобы скрыть смущение, с ожесточением бросается на свежую партию кеты.
— Хороша женщина. Опасна и соблазнительна, — медленно выговаривает Аристарх, не спуская матовых, без блеска глаз с высокой, могучей груди женщины. — Опасна и соблазнительна, — говорит он, и ноздри его длинного носа раздуваются. — Сосуд дьявольский, — сокрушенно говорит он и отворачивается.
— За что ты так честишь ее, Аристарх Аристархович? — вступается бабка Палага. — Какая она сосуд? Женщина чистая, как слеза, и прямая, как стрелочка. Богописцы с нее икону бы писали. Одень ты ее в шелка да бархаты да вывези в город — народ толпами сбегаться будет, любоваться ее редкостной красотой.
— Уж ты, старая хреновка, наскажешь, — бормочет сквозь зубы Аристарх и раздваивает пальцем гладкую бороду. Он вновь бросает тусклый, насупленный взгляд на Алену и заключает: — Плохого и я о ней не скажу, не знаю, никогда не слыхал…
Алена ничего не видит, не слышит. Ее крупные, сильные руки молниеносным движением выхватывают из груды пятнадцатифунтовую кету, острым, как бритва, ножом вспарывают брюшину, неуловимым для глаз рывком выбрасывают внутренности, и серебряная рыбина летит в сторону. Вторая, третья, пятая — так и мелькает кета в ловких, уверенных руках Алены.
