Безусловно, и Арканар, и Голуэя, и Бабилон - не более чем маски, в разной степени прозрачные. За подробным рассказом О'Санчеса об обычаях бабилонских зон угадываются реалии российских ИТУ. В произведении Стругацких отразился тогдашний реально волновавший многих конфликт между коммунистическими идеалами (в которые определенная часть общества, безусловно, искреннее верила) и реальным состоянием этого самого общества, с которым не построишь даже "один хороший социализм", как говаривал герой Искандера. У Злотникова - просто-таки перепев реалий российского большевистского переворота, даром что вместо Киева - Коев, а в бронепоезде сидит не товарищ Троцкий, а соратник Птоцкий. Все узнаваемо - и офицеры с барабанниками вместо револьверов, и мужичонки, в уста которых автор вкладывает замечательное словечко "ыбло" (применяется, например, в качестве обращения).
Чего хочет герой романа Злотникова - понятно. Он хочет переделать (в лучшую, понятно, сторону) этот мир. Вернее, тот, Голуэю. Сделать так, чтобы всякое ыбло, претендующее на управление бывшей великой страной, получило по сусалам и водворилось на подобающее ему место. Для этого надо всего ничего: спасти суверена, которого уже завели в подвал расстреливать, написать толковый устав новой армии... Организовать эту самую армию, повыполов из ее рядов тех, кто по разным причинам больше вреда приносит, чем пользы. В деле чистки своих рядов "князь Росен" непреклонен: "Бабахнул выстрел. Между глаз атамана возникла аккуратная, будто нарисованная дырочка, он уронил шашку и рухнул на пол. Несколько мгновений в комнате стояла мертвая тишина. Князь убрал барабанник и, повернувшись к полковнику, спокойно сказал:
- Позаботьтесь о теле, командующий, и назначьте нового атамана. - И после паузы добавил: - Надеюсь, это будет ПОСЛЕДНЯЯ измена". Ну, а уж противников крошить - будьте любезны, на войне как на войне.
Чего хочет герой романа Стругацких - тоже понятно. Он хочет переделать (в лучшую, понятно, сторону) этот мир. Вернее, тот - Арканар. Он приближает светлое коммунистическое послезавтра, до которого ни один из нынешних аборигенов, безусловно, не доживет. А вот с методами приближения этого послезавтра у "дона Руматы" и его друзей-коммунаров неувязочка. Даже самого злобного и исторически вредного гражданина они не могут насильственно обезвредить. Мораль-с не позволяет-с.
"Дон Гуг сказал, чуть заикаясь:
- Вы, товарищи, серьезно все это?
