— Я мало что знаю о религии, — искренне признался канарец. — Но из немногого увиденного и услышанного понял, что боги и демоны всегда идут рука об руку и стараются ввергнуть нас в пучину ада. А иначе как объяснить все те ужасы, что происходят с нами на земле? И почему такой безобидный человек, как я, никому не причинивший зла, столько лет постоянно теряет близких, оставляя за спиной одни лишь могильные камни?
— Это судьба.
— И кто же ее пишет, боги или демоны? Последние наверняка должны относиться ко мне с уважением, уж каких только гадостей они не придумывали... Вот и теперь — не успел я спастись от кораблекрушения, как стал кандидатом на повешение.
— Однажды твоя судьба переменится.
— Сомневаюсь... — убежденно ответил канарец. — Когда мирного человека вроде меня вдруг отрывают от своих коз в горах Гомеры и бросают навстречу миллиону бедствий, неразумно ждать, что однажды судьба переменится и можно будет снова зажить в мире и спокойствии. Кто-то там, наверху, явно специально меня мучает, и думаю, он своего добьется.
— Как только мы сойдем на берег, я найду гадюку и сделаю тебе амулет, который разрушит чары, — со всей серьезностью обещала девушка. — Гадюки могут всё.
Но Сьенфуэгос не верил в амулеты, потому что жизнь научила его не доверять ничему, кроме собственной изобретательности и способности выпутываться из вереницы встающих на пути проблем.
Он сумел выжить после крушения «Галантной Марии», после резни в форте Рождества, у голодных каннибалов, сбежать от преследующих его кайманов и от пули испанского дезертира. Может, у него еще осталось достаточно хитрости, чтобы избежать веревки, которую приберег для него этот кусок вонючего жира — ведь сейчас тот явно поверил, что на его любимый корабль напал прожорливый короед.
Он мог лишь дожидаться решения капитана Эвклидеса Ботейро. И потому не сумел сдержать вздоха облегчения, когда на следующий вечер рулевому приказали отменить курс на запад-юго-запад и направить судно следом за стаей альбатросов, которые весь день провели в открытом море, охотясь на рыбу, и теперь возвращались на побережье к своим гнездам.
«Он боится, — подумал Сьенфуэгос. — Несмотря на то, что матросы часами качают воду, корабль оседает все глубже и глубже, и он боится...»
Как слишком часто бывает, португалец не нашел лучшего выхода для своих страхов, как увеличить и без того предельную жестокость. Несчастному юнге, подающему ему в тот вечер ужин, не повезло — он споткнулся и упал прямо на раздутое больное яйцо, и капитан так громко завопил от боли, что крик разнесся до самых глубин трюма, и португалец тут же воткнул вилку мальчишке в глаз.
