А суть была в том, что Люба его раздражала, а в лишёенном здешней курортности нервном и суетливом Питере будет раздражать троекратно. Он начнёет делать и говорить гадости, злиться из-за этого на себя, отчего будет раздражаться еще больше:
"К черту, — подумал Страдзинский, — проходили уже".
Они, обнявшись, стояли на улице возле ее тощей сумки, ожидая такси. Ее компаньонки по аренде деликатно оставили их наедине. Страдзинский философски ожидал неизбежного, и неизбежное началось:
— Я буду скучать без тебя.
— Не говори так.
— Почему?
— Мне совестно.
— Почему?
— Ну: не знаю: заморочил тебе голову.
— Да ладно, я же не дурочка, я все понимаю. Ты ведь мне ничего не обещал.
— Ну да.
— А ты любишь сейчас кого-нибудь?
— Нет.
— Везет:
— Я так не считаю.
— Наверно, ты прав, только мне кажется, что самое плохое на свете безнадежность. — Она прижалась к нему еще сильнее. — Почему я тебя так люблю?
— Дура потому что.
— Кто?
— Дура.
— А-а:
— А ты почему никого не любишь?
— Старый, битый — страшно, — зачем-то сказал он детскую глупость.
— Дурак ты, а не страшный.
— Не страшный, а старый.
— А-а: Ты позвонишь мне перед отъездом? Я хочу тебя проводить.
— Хорошо.
— Честно-честно?
— Честно-честно, — клятвенно улыбнулся Страдзинский. А потом даже записал телефон, поглубже запихав кусок сигаретной картонки в задний карман шорт. Мало того, он еще и свой оставил.
XIX
Страдзинский был пьян, не удалым опьянением ночного клуба, не кухонным, тягучим и дымным, а тем заслуженно буржуазным и восхитительно сытым, что случается только под хорошую водочку, да под удавшийся шашлычок, да на свежем воздухе, у костерка: эх! даже нет, не так, а: ЭХ!!! (гораздо лучше)
Возле догоравших углей, под грозное шелестение прибоя, говорить хотелось о чем-нибудь умном и отвлечёенном — они поговорили о хаус-музыке, Тарантино, осторожно, поглядывая на Рому, о Дали и даже упомянули Джэксона Поллака.
(Страдзинский с уважением посмотрел на Стаса.) Поругали немного Толстого — Анечка, правда, пробовала его защищать, но без большого успеха; похвалили Косу вообще и уходящее лето в частности.
Разговор перекатился в ностальгическое настроение, чего, собственно, и следовало ожидать — это была отвальная Страдзинского.
— Зря ты, Ромуальдыч, уезжаешь, — сказал Стас, амикошонствуя от неловкости прозвищем, отмершим лет десять назад за вычурностью. Оставайся.
— У меня ж виза завтра кончается.
— Визу можно продлить, — сказал Боря негромко и бесцветно, — у меня приятель есть в департаменте, — он говорил очень серьезно, но в голосе его отчего-то чудом слышалось: "врал бы ты чего поумнее".
