— Господи, чего ж здесь неудобного?
Люба слабо повела плечиком, показывая, что и этого она не знает. Какой-то припадочный пес бросился, заливаясь истеричным лаем, на сетчатые ворота. Люба испуганно вздрогнула, прильнув к нему на секунду. Рома обнял ее со всей доступной ему нежностью — она, подчиняясь, придвинулась.
— Люба, у тебя всёё в порядке?
— Да.
— Ты выглядишь совершенно несчастной.
— Знаешь, когда я тебя искала, мне вдруг показалось, что меня все бросили, что я никому не нужна: Ой, какая я дура:
— Не то слово, зайка, не то слово.
Она сумела наконец расслабиться, только в ту секунду, когда они уже вошли в дом, и он поцеловал ее, освещенную слабым светом вдрызг запыленной лампы, в первый раз.
XII
— Я тебе, правда, нравлюсь? — спросила она вдруг.
"О господи: — раздраженно подумал Страдзинский, — ну какого дьявола?"
— Да, да, да — нравишься, — сказал Рома, по-прежнему высматривая что-то на потолке.
— А чем?
Он сказал первое, что взбрело ему на ум:
— В тебе есть что-то такое: ну, знаешь, девочка-женщина.
— Нимфетка, да? — чему-то обрадовалась Люба.
— Какими ты словами ругаешься.
— Ну, это из "Лолиты". Ты читал?
— Не-а, — с некоторой иронией посмотрел на нее Рома, положив щеку на ладонь левой упирающийся локтем в подушку руки, — а что это?
— Ну, книжка этого: Нaбокова, — радостно вспомнила она.
— Кого-кого?
— Нaбокова, — повторила она, но уже не так уверено, — писатель такой.
— Даже не слышал никогда, — откликнулся он, нарастая иронией, — а о чем там?
Честно говоря, свинством было смеяться над неверно выставленным ударением, указывающим исключительно на отсутствие компетентного собеседника. Надо полагать, и сам Страдзинский с этим бы согласился, но в данную секунду он, опустив голову с начавшей затекать руки на подушку, думал совсем о другом:
"Нечего и говорить — любая моя питерская подружка вернее спросила бы, умею ли я читать вовсе, а уж как его фамилия произносится, знала бы определенно, однако едва ли половина из них при этом "Лолиту" читала. Великая все же штука столичная нахватанность — можно ни черта не знать, имея обо всем свое, в смысле чужое, мнение".
Судя по той ереси, какую увлеченно бормотала Люба, мнение у нее определенно было свое.
— Так он что, педофилом был? — поинтересовался Страдзинский.
— Кем?
— Ну, педио — ребенок, фил — соответственно.
Люба принялась что-то путано объяснять.
"А вообще, педио — ребенок ли это? Пе-де-раст, — задумчиво перекатил он по слогам. — Так что же это выходит? Только к мальчикам, что ли? Не, вроде нет.
