Рома всегда утверждал, что умей Рачкова пореже открывать рот, она была бы очень и очень:
Блудлива Ляля была поразительно, причем не из внутренней потребности, а из странной убежденности в артистичной природе блуда. По выражению своей отдаленной подруги, она "ходила в обе стороны", но все равно, в распутстве была скорее вычурна, чем оригинальна.
Не спал с ней, кажется, только Боря, да и то трудно сказать наверное. Во всяком случае, в их присутствии он с трудом удерживался в рамках светских приличий, диктуемых двадцатилетним знакомством. До Ромы доходили смутные отголоски какой-то скверной истории, где Павлик с Лялей серьезно его подвели.
III
Рома и девочки ждали Илью, зацепившегося языками со старым приятелем, дискотечным охранником. Багровое солнце не показалось еще из-за верхушек сосен, и в лучах серого рассвета их лица казались болезненно бледными.
Воздух, холодный и влажный, поднимался от невидимого моря, и только шумные порывы ветра, сливаясь с прибоем, нарушали тишину. После зала, разрываемого оглушающей музыкой, после лихорадочного веселья, после шампанского и танцев стало удивительно покойно и славно. Говорить не хотелось, но Страдзинский автоматически рассказывал одну из тех забавных баек, что скапливаются у каждого во множестве, отшлифованные бесчисленностью повторений.
Они сдержанно улыбались, и та из них, что была "его", достала из сумочки дешевые местные сигареты. В пачке оказалось как раз три штуки, и Рома обречёенно задымил, с тоской подумав, что едва ли продержится две недели.
— Закурить не найдется? — прозвучал хрестоматийно хриплый голос.
Страдзинский резко повернулся, скользнув быстрым взглядом, — знакомых было не видно. За спиной у спрашивающего, невысокого здоровяка, маячило еще двое; один из них, не сводя с Ромы злобного взгляда, шепнул что-то другому, сверкнув выщербленным дракой зубом.
Страдзинского били всегда. Его били на улицах и дискотеках, в барах и в метро, в Крыму и в Москве, с целью ограбления и просто так, за девочек и даже как-то раз по ошибке за мальчика.
Но только после того как в Вене, в тишайшей Вене, трое озверелых арабов, отнимая последние четыреста шиллингов, сломали ему нос, он наконец понял — это судьба.
Собственно, "его били" не вполне верно. Со временем Страдзинский приобрел известный навык, что важно, и уверенность, что гораздо важнее, и нередко выходил из потасовок победителем.
Вот и сейчас он раздумывал: а не заехать ли попросту здоровяку?
