Над отцовской кроватью всегда висела «под рукой» ижевская одностволка довоенного выпуска. Под матрацем в изголовье лежал коротенький ломик — на случай «рукопашной», в сенях и завозне была устроена сложная сигнализация из пустых консервных банок.
То были первые послевоенные годы. Боялись грабителей. Вся наша окраинная улица на ночь, как могла, запиралась, спускала собак, вооружалась… И только тогда засыпала чутким нервным сном. Было несколько происшествий, но к бандитам они не имели отношения. Например, у кладовщика исчезла целая поленница березовых дров. Не пойму до сих пор, как можно было их украсть? Ведь надо открыть ворота, въехать во двор на телеге, погрузить дрова. Потом у старой еврейки Марии Наумовны, после того как ее посетила гадалка, исчезли две серебряные ложечки и поднос с замороженными пельменями. Кассирша кинотеатра тетя Шура недосчиталась в своем курятнике петуха, помеченного сбоку ярким чернильным пятном.
Но ходили упорные слухи о прибытии в город какой-то банды — не то «черной руки», не то «белого Креста». Говорили о разрытых свежих могилах. Эти слухи держали некоторую часть горожан в состоянии постоянного страха.
В нашем доме ревнителем всех мыслимых и немыслимых мер предосторожностей была бабушка. Но и отец благодаря сильно развитому воображению тоже был в какой-то степени подвержен этим страхам. Правда, я подозреваю другое, более сложное чувство, нежели один страх перед грабителями. В то время он очень увлекся литературой о войне, особенно о партизанах и разведчиках.
Долгими вечерами при неярком свете керосиновой лампы читал нам отец вслух про захватывающие подвиги партизанских отрядов Медведева, Ковпака, разведчика Кузнецова, молодогвардейцев… За едой он непременно замечал:
— Эх, такое бы сальце (или хлеб, чай, суп) партизанам, когда они отсиживались в сторожке, помнишь?
А если я вдруг начинал капризничать и отказывался есть кашу, отец делал преувеличенно страшные глаза, сильно удивлялся и чуть ли не в укор мне ставил, что, может быть, именно эта порция каши могла бы спасти от голодной смерти какого-нибудь узника Освенцима. Или вдруг говорил, что в ленинградскую блокаду за чашку крупы давали белое пианино.
Больше всего мне нравилось, когда отец имитировал голоса Сталина и Левитана.
«Дорогие братья и сестры! Наше Отечество в смертельной опасности. Враг наступает…»
«Сегодня в шестнадцать ноль-ноль по московскому времени наши войска в кровопролитных боях, уступая превосходящим силам противника, оставили город…»
