Разумеется, поездки на автобусе постепенно кончились сами собой. Одна за другой они переходили вперед, на сиденья, где их ждали мальчики из Св. Алоизия. Сзади, невознагражденными, оставались сидеть лишь немногие. Они перешли в выпускной класс и сели на диету. Каждая теперь умирала бы от стыда, если бы ее увидели выходящей из кондитерской лавочки с раздувшимися щеками. Их энергия была теперь направлена на занятия, поступление в колледж, будущее, хорошие отметки на экзаменах — ко всему этому они стремились со страстью. Они обнаружили в себе подспудную ненависть к угрюмому, провинциальному городку; недовольно шаркали каблуками по его тротуарам и с надутым видом подолгу простаивали у его стен. К страшному кульминационному моменту — экзаменам — они довели себя до температуры, жевали авторучки, не спали ночами и втайне любовались своими впалыми щеками. Результаты падали в оцепенелое лето как библейские приговоры: секретарские курсы, политехникум, театральное училище, университет. Они встречались в кофейнях и обменивались судьбами. Кто-то ехидно сообщила, что Мэри Ханнивел остается еще на год и потом будет поступать в Кембридж. Осенью все они бежали из города, с трудом пропихивая громадные чемоданы в двери поезда, чувствуя, как их бросает в пот от величия момента. Потом они годы и годы не приезжали обратно.
Месяцами они вообще забывали, откуда они родом, целиком поглощенные стараниями быть оригинальными, или замкнутыми, или ослепительно красивыми. И кому повезло, тот изменился до неузнаваемости. И бесконечные, ровные школьные годы быстро потонули под грузом скопившихся месяцев захватывающей интересной жизни.
Когда зимним днем они выскакивали из лондонского автобуса или проезжали мимо на машине, их поражала безграничная, закопченная скука автобусного вокзала. И казалось, что ничего страшнее участи Энтии Джад, которая осталась здесь, вышла замуж и, по слухам, работает в магазине «Смитс»[2], просто не может быть.
В густом, влажном свете черные рифленые навесы остановок делали рябой небольшую асфальтовую равнину. В лужах пролитого бензина отражались зеленые лампы. С трех сторон равнины вид закрывали красные муниципальные здания; с четвертой — светофоры и временно поставленные столбы образовывали жалкую пародию на вход. Происходившие с годами мелкие изменения (новое кафе, мутные слои краски) только усиливали безнадежную тоску. Для них, спешивших на лондонский автобус, там ничего не представляло интереса, ровно ничего. Они забирались в автобус и не глядели по сторонам. Их мысли были заняты квартирами в Бейзуотере
