Она не знала, в какой момент, в какую минуту стала думать и чувствовать так, но убежденность в этом росла в ней день ото дня.
Но теперь все стало совсем по-другому. Теперь было – теперь. И это «теперь» была Марта.
Она смотрела на нее и испытывала такое беспредельное, такое безграничное счастье, что ей становилось даже чуточку страшно. Все было зыбко и шатко. И совсем неопределенно. И непонятно, как и что. И главное – что дальше?
Но даже и минуту этой зыбкой неопределенности она бы не отдала ни за что. И никому. Она ничего не знала и не понимала, и в общем-то не хотела понимать. Она не хотела ни вопросов, ни ответов на них. Она просто хотела прожить, прочувствовать каждую минуту – всю, до конца, потому что вдруг как-то сразу не столько даже поняла, сколько всей сущностью своей приняла, что вот это «теперь» и есть ее настоящая жизнь. Пусть и в таких странных, замысловатых формах – пусть. Пусть она не вписывается ни в что, не поддается никакому осмыслению, но это ее – ее собственная жизнь, которой она уже дорожит.
Порой она не узнавала себя. Она, такая независимая, такая легкомысленная и в общем-то небрежная, она ждала. Она ждала звонка, она ждала встречи, она ждала слов… Она стала дорожить временем, вдруг обнаружив совершенно случайно, что оно может быть необыкновенно стремительным – когда Марта рядом, и может тянуться бесконечно, мучительно долго, если Марту, допустим, ждать, или ждать ее звонка, или ждать, когда она что-то решит или скажет…
Она стала осторожной в словах. Она стала бояться обидеть. Она не хотела разочаровать. Больше всего она страшилась разочаровать.
Иногда она все-таки спрашивала себя – зачем? Зачем ей это? Для чего? И не находила ответа. Потому что это «теперь» ни для чего не было нужно. Оно было просто нужно ей, Марине. И потерять это «теперь» было почти смертельно. От одной только мысли о том, что это «теперь» можно потерять, ей становилось не просто плохо – ей становилось больно. Та пустота, которую она обнаружила еще в своей жизни «до», но к которой она привыкла и с которой как-то сжилась, подступала к горлу и уничтожала ее. Словно бы внутри открывалась черная дыра, засасывающая ее внутрь себя, и все становилось совершенно бессмысленным при одной только мысли, что Марта вдруг может не позвонить или не прийти.
Могла бы она обойтись без этого «теперь»? Да, могла бы. В той жизни, которая была «до». И она обходилась. Но теперь, когда настало это «теперь», когда в любой момент мог раздаться телефонный звонок, а в трубке зазвучать голос этой сумасшедшей, этой совершенно непредсказуемой женщины, или же она сама могла возникнуть на пороге – без договоренностей и предупреждений, Марина понять не могла, как она без этого обходилась. Как она вообще жила без нее, без Марты.
