— К чему эти громкие слова? — возразил Зиберт, и серые тени на его похудевших щеках обрисовались еще четче. — В чем дело? — Хозяин холодно взглянул на Вацлава и указал глазами на стул с высокой спинкой, обитой плюшем.
Вацлав сел. С дрожью в голосе рассказал он о своих делах. Он должен, просто даже обязан завершить высшее образование.
Нервозно поигрывая перстнем, Зиберт смотрел на тонкие пальцы посетителя, затем, втиснувшись в угол кресла, затянул шнур на халате, наконец сухо прервал Вацлава:
— Hören Sie, junger Mann[57]. — Тонкие болезненно-фиолетовые губы скривились в недоброй усмешке. — Я был владельцем прекрасного магазина: пять продавщиц, исключительно английские материалы — в Карлсбад не ездили те, у кого пустой карман. Золотое дно, поверьте. Вилла, в гараже — автомашина…
Рука Вацлава машинально скользила по шляпкам отделочных гвоздиков, которыми был прибит плюш на стуле.
Кривая усмешка вдруг исчезла с губ больного.
— Выгнать нас, судетских немцев, в телячьих вагонах — это чехи сумели сделать в двадцать четыре часа! Так что же теперь вы от нас хотите: чтобы мы вас кормили да еще и луну с неба вам достали?!
Вацлав, ошеломленный, прижался к спинке стула.
Вошла девочка. Удерживая мяч в руке, она прислонилась к дверному косяку и стала с вызывающим видом разглядывать гостя.
— Три пиджака, понимаете, молодой человек? Три пиджака на себе, в каждой руке по чемодану, всего — тридцать килограммов. Со мной беременная жена и плачущий ребенок. Возможно, именно вы были одним из тех выродков, которые орали на нас, рылись в наших чемоданах, пихали нас в телятники, бесконечно забавляясь всем этим. — Дрожащая рука Зиберта потянулась к сигарете, на его серых щеках двигались желваки, челюсти были плотно сжаты.
— Ступай отсюда, Кристль, — сердито сказал Зиберт, но девочка не ушла.
— О господи, не мы вас выселяли, — наконец сумел выговорить Вацлав, превозмогая судорогу, стягивающую горло. — Мы же политические эмигранты.
— Quatsch[58], — выкрикнул человек в кресле. — Все вы, все были единодушны. Не пытайтесь морочить нам голову! Ни один чех не выступил в сорок пятом против «выселения», как вы это нежно называли. Все вы, verstanden[59], все насквозь пропитаны коммунизмом. Этот яд гнездится в вашем теле, как рак, хотя, возможно, вы о том и не ведаете!
— Что тут за крик при ребенке? — раздался в дверях женский голос; вошла красивая, элегантная дама с фигурой театральной героини. — Курт, ты опять курил? Ты забыл, что доктор тебе запретил? — Она неприязненно посмотрела на плохо выбритое лицо Вацлава, складки в уголке ее рта обозначились резче.
