— А-а, — протянул Сальваторе. Он больше не смеется.
— Пять минут. Если я через пять минут не выйду, уходи. Но лучше постой там, за углом.
Сальваторе хотел было возразить, что выезжать в первый раз в такой холод, да еще без теплых наушников, не стоит, но Марианна не дает ему открыть рот.
— Ты ничего не слышал насчет той женщины, которая работала на «Авангарде» в прошлом году?.. Ну, про ту историю…
Сальваторе (разочарованно): — Ах вот ты о чем! — И, подумав немного — Нет, ничего не слышал.
— Если услышишь какой-нибудь разговор, скажешь мне?
— Як разговорам не прислушиваюсь.
— Ну, а если придется… Скажешь?
— Думаю, что да. Но я же не прислушиваюсь…
— Да?
Подумав — Ладно, скажу.
— Поклянись!
— Если будут на тебя нападать, я не позволю. Если случайно узнаю…
— Ты не поклялся.
— У нас клянутся памятью покойных родственников. Это серьезно. Надо быть уверенным…
— Понятно. Ты не хочешь. Тебе до меня нет дела. Для тебя существует только мотороллер.
— Давай сделаем так! — Казалось, он решился. На самом деле он все еще колеблется. Ему явно не легко себя переломить. Он обещает — Клянусь мотороллером. Но ты мне больше нравишься, когда ты гордая.
Стоя за углом — прошло уже не пять, а все пятнадцать минут, — он замечает, что в Милане иной раз бывает по-настоящему холодно. «Я же знал: она не как все. Будь она такая, как все, давно бы уже вышла…»
Бывшая шелкопрядильня на Большом Канале, где, по слухам, живет Гавацци, которая уже два дня не выходит на работу, представляет собой большое квадратное строение коричневатого цвета, покрытое плесенью, еще хранящее едкий запах коконов. Вид у здания такой мрачный, что даже Сильвия, выросшая отнюдь не в хоромах, внутренне содрогнулась: как можно здесь жить! Она полагала, что если дом — на лоне природы, то жить в нем отрадно и полезно для здоровья, что между созидателем и мирозданьем здесь полная гармония.
Чтобы перешагнуть порог, ей понадобилось сделать над собой усилие. Впереди голый, бесконечно длинный коридор. С одной стороны множество дверей. Противоположная стена глухая. Она отсырела, по желобкам между камнями, цементом и. остатками штукатурки сочится влага, местами стена даже заиндевела. Где-то в глубине коридора квакает радио.
— Можно войти?
Радио умолкает. На пороге появляется дряхлая старуха. Скосив глаза, поскольку она не только не может разогнуть поясницу, но не в силах даже поднять голову, и открыв рот, зияющий на сморщенном лице, как яма, она прошепелявила:
