Теперь мне все стало ясно.
– Дату назначили, да?
– Два месяца осталось, – с отчаянием в голосе подтвердил мой друг. – Два месяца. И мой друг плачет: мы больше не сможем встречаться… а я ничего, ровным счетом ничего не могу сделать, чтобы облегчить его боль. Теперь все разрушено, сломано, разбито – как мое сердце. Я знаю, я буду причинять этой девочке боль – из мести. Это некрасиво с моей стороны – но одна мысль о ней вызывает у меня отвращение, и я не могу… не могу…
– Бегите, – предложил я и придвинулся ближе, глядя ему в глаза. – Возьмите все деньги, которые мы получили за краденое золото и драгоценности, и уезжайте подальше. Всегда есть выход, Меркуцио. Ты должен его найти.
– Так ты, оказывается, воровал для меня – а вовсе не ради выгоды и чести? – усмехнулся Меркуцио и покачал головой. – Я мог бы бежать, но мой друг… он, я думаю, слишком робок. Верона – вот все, что он знает и любит… кроме меня. Я умолял его бежать со мной – мы могли бы стать пилигримами и отправиться в паломничество, но… но он не сможет. У тебя щедрое, благородное сердце. Я люблю тебя за это, Бенволио, но мое сердце тоже принадлежит этому городу.
– Тогда откажись, – сказал я. – Откажись от этой девушки. Откажись от женитьбы.
– Если я так сделаю – я погублю ее, как если бы ударил ее ножом, – ответил он. – Ты же знаешь, если девицу отвергает жених, это только ее позор. Она будет обречена: это погубит и ее, и честь ее отца.
Он был прав. Мы жили в мире, который основывался на понятиях чести, и нельзя было нарушить обещание без ужасных последствий. Менее порядочный человек, чем мой друг, возможно, наплевал бы на девушку, на ее семью – но Меркуцио не был негодяем. Он не мог позволить себе сделать этот мир, полный печалей и горестей, еще хуже – он скорее принес бы в жертву свою запретную любовь, в которой никому не мог признаться, чем заставил бы страдать тех, кто ни в чем не виноват.
Но от этого ему не было менее больно.
– Если ты передумаешь, – сказал я, – мое золото – твое золото. Знай это.
– Я знаю, – ответил он и пожал мне руку, а потом обнял меня. – Я знаю.
Я пробыл с ним, пока не начало светать, потом выскользнул на сумеречную улицу. Дома меня ждали постель, хорошенько прогретая горячими кирпичами, и сонный слуга, который следил за тем, чтобы я окунулся почти в летнее тепло и проспал до самого утра.
Но мой сон был тревожным: мне снилась кровь, и влажные поцелуи женщины, и свечи, отбрасывающие золотые блики на кожу этой женщины. Темные глаза, которые отталкивали и притягивали одновременно.
