Трое остающихся вышли провожать их на крыльцо. Алекс пожал руку деду и Чижу, поцеловал в щеку Анастасию, помахал им на прощание, оглянувшись на середине подъема, ему в ответ все трое помахали, горько на мгновение стало радисту Алексу Мурману, защемило где-то внутри, посмотрел он наверх, до перевала было еще очень далеко. Иванов на кошках шел цепко, быстро, обошел Мурмана, есть теперь за кем тянуться.
С высоты птичьего полета эти места были еще красивее.
Характер председателя колхоза Ивана Ивановича Кащеева не соответствовал его злодейской фамилии. Был он человеком мягким, с тихим голосом, но все свои решения говорил один раз, настоящая властность не любит крика.
В Полуострове его уважали хотя бы за то, что всю свою жизнь — лучшие молодые годы — двадцать пять из пятидесяти пяти лет — он отдал Северу.
Несколько раз звали его в центр, предлагали повышение, но сидел он в селе, не хотел в город, боялся в городе потерять себя, боялся оторваться от людей, которые его любят, от дела, в которое он вложил годы и здоровье. Этот заполярный консерватизм всегда крепко сидит в северянах-ветеранах.
Было у него хобби — он собирал ножи. И если мы поздно вечером заглянули бы в его крохотную мастерскую — он отвоевал закуток у коридора и поместил там верстак, станочки, пилочки-гвоздочки и прочие необходимые инструменты, — то застали бы его занятым работой: он делал очередной нож.
Конечно, коллекционирование — это собирательство, но Иван Иванович справедливо полагал, что на собирательство надо много времени тратить, и предпочитал нож нужной ему формы, конфигурации, композиции «ручка-лезвие», нож, увиденный или услышанный, предпочитал сделать сам и делал столь умело, что бывалые охотники иногда консультировались с ним по вопросам металла и прочих таинств древнего ремесла.
Он мог даже поставить клеймо «Made in…», и никто бы не усомнился в подлинности предмета. «Маде ин не наше», — говаривал в таких случаях Иван Иванович, радуясь ловкой мистификации, впрочем, вполне безобидной, а учиненной просто лишь для того, чтобы потешить душу…
Над ножом работал он сосредоточенно, не любил, когда ему мешали, напевал тихо цыганскую;
Не пора ли мне с измученной душою
На минуточку прилечь и отдохнуть?
Чавела!!!
Но этой ночью к нему постучали.
Он прикрыл брезентом очередное, еще незавершенное изделие, прекратил мурлыкать песню, в которой знал всего один куплет, снял фартук и пошел открывать дверь.
На пороге стояли лыжники — Алекс Мурман и Иванов.
