— Мы его из домика не выгоняли, — поддержала Тагерова Лиля. — Он сам решил идти. Почему мы должны из-за него рисковать?
— Вы просто трусы! — отчаянно бросила Патрушева. — Жалкие, ничтожные трусы!
— Может не стоит бросать такие обвинения? — раздражённо заметила Ширшова. — Хочешь его спасти — иди, спасай. Никто не держит.
— Юля, и в самом деле, успокойся, — вмешался я. — Алан прав. Для нас действительно будет разумнее остаться здесь. Нам не стоит себя обнаруживать. Мы ведь не знаем, на кого нарвался Вишняков, и сможем ли мы с этим справиться. Может ему уже и помощь не нужна.
— Как ты можешь такое говорить? — дрожащим голосом воскликнула Патрушева.
— Он всё верно говорит, — ледяным тоном изрёк Тагеров. — Обрати внимание, криков Вишнякова больше не слышно. Если бы он продолжал звать на помощь, тогда другое дело. А так…
— Ребята, — решительно сказала Юля, — кто готов сейчас, вместе со мной, идти на помощь Сергею? Бросать его на произвол судьбы — это жестоко. Это не просто не по-товарищески, это откровенно по-скотски. Вы потом сами себя за это не простите.
— А он, когда нашёл самородок, поступил по-товарищески? — возразила Лиля.
— Самородок — это совсем другое! — воскликнула Патрушева. — Сейчас речь идёт о жизни и смерти! Неужели вы этого не понимаете? Итак, кто готов пойти со мной? Алан?
— Никуда я не пойду, — позвучало в темноте.
— Лиля?
— Нет.
— Дима?
— Нет, — твёрдо ответил я.
— Ваня?
— Да я… Да если бы…
— Всё понятно, — отрезала Юля. — Что ж, ладно, я пойду одна.
Она уже вознамерилась открыть дверь, но я, бросившись вперёд, преградил ей путь.
— Юля, ты никуда не пойдёшь! Если ты отсюда выйдешь, и тебя кто-то увидит, ты навлечёшь опасность не только на себя, но и на всех нас. Тебе ясно? Сядь на место!
Патрушева в нерешительности остановилась. Побеждённая моими доводами, она не знала, как быть дальше. В темноте раздались её всхлипывания. У меня в горле вдруг появился слизистый комок. Под ложечкой неприятно засосало. Конечно, я переживал. Конечно, меня не могла не волновать судьба Вишнякова. Но в сложившихся обстоятельствах лезть на рожон было крайне опасно.
— Трусы! Жалкие ничтожные трусы! — едва слышно, сквозь слёзы, проговорила Юля. Она отошла в сторону и села у стены. Каким-то шестым чувством я уловил, как больно резанули меня её невидимые в темноте зрачки.
Это сильно задело меня за живое. Меня вдруг охватило чудовищное чувство вины. Я не мог понять, что со мной происходит. Мне было абсолютно наплевать, что думают обо мне Алан, Ваня и Лиля. Но касательно Юли я такого сказать не мог. Я вдруг ощутил, что мне отнюдь небезразлично, как я выгляжу в её глазах. Меня тянуло как-то загладить свою резкость, и я, запинаясь, произнёс:
