А на следующий раз, это было уже восемнадцатого, потому что пока я купил лицензию, пока нашел салаку, пока катер на воду поставил, с мотором возился — все-таки пять лет провалялся без дела, я увидел, как моя птичка голая купается. Ей-богу.
Тогда, в устье, когда я случайно покосился на берег и увидел двух блядей, которые лезли в воду, она была какая-то синяя и скрюченная. Никак Бабайка, подумал я и вытащил монокуляр, чтобы убедиться. Я ее почему-то сразу узнал, хотя стоял на якоре довольно далеко — в самом конце старых свай — и бросал то вправо, на глубину, то влево, по урезу, и поклевки шли одна за другой — наверное, метрах в семьдесяти, причем я ее прежде никогда без одежды не видел. В заливе-то в июне вода — ноги сводит, но тут, в устье, между молом и остатками старых причалов — укромный огороженный пляжик — метров, наверное, сорок — с теплой речной водой. В речке-то, если судак, отметав, скатывается, всяко больше двадцати градусов, вот и повадились тетки. Придут, окунутся, поплещутся, а там сразу достаточно глубоко, не то что на большом пляже, и выбегают к своим полотенцам, не обращая на нас никакого внимания, будто мы не посторонние мужчины, а просто детали пейзажа, как деревья на том берегу и их отражения, как сваи и запах мазута — кого стесняться?
Вот холера, и чего ее принесло? — подумал я с некоторой досадой, потому что еще три дня назад она нас так достала, что мы не знали, куда от нее деваться. Впрочем, не столько меня, сколько Аньку, но все равно мне не хотелось бы, чтобы пакостные питерские разборки имели продолжение здесь, вот тут вот, где я сижу посередине реки, которая прямо на глазах превращается в море, где я охочусь в соседней среде на дивных перламутровых хищников с пустыми крокодильими глазами.
Что это за выходки? — подумал я. Что это значит? У меня внутри даже что-то защемило, мне и в голову никогда не приходило, что кто-нибудь из тех уродов может опоганить своей рожей эти прекрасные приморские ландшафты, я учуял угрозу грубого вторжения чужой воли. Ну уж хер вам, а не поэтическая справедливость!
Энергичная поклевка вывела меня из отчаяния. Я отложил оптический прибор и резко подсек, не дожидаясь конца потяжки, — надо давать разбойнику шанс: если он проявит характер, то при вываживании может запросто выкинуть крючок из челюсти. А если заглотит, то ему не за что бороться, он тупо идет на убой, как корова, потому что ему больно — крючок-то сидит у него в глотке или еще глубже, — я так не люблю, и потом, неохота вязать новый поводок — не будешь же рвать с мясом, придется перерезать леску, поцеловать в лобик и уложить баинькать в сумочку с крючком в животе. Но при этом каждый становится личностью, получает гордое прозвище, например, Первый, Второй и так далее, или просто Довесок (на кило триста), или Здоровенный — понятно за что? или Засранец — если попался за задницу, при отвесном блеснении бывает и так, или Мерзавец — это который запутал снасть, один раз у меня такой парень намотался на якорный конец. Я их всех помню. Вот и этого ни за что не забуду, думал я, выбирая леску. А он ходил подо мной на течении, как воздушный змей ветреным утром, норовя создать катастрофическую ситуацию, то заходя далеко в край, то обратно, но я ему слабины не давал. Между прочим, в тот раз я зацепил четырнадцать хвостов, а этого упустил — ушел вместе с поводком, когда я его уже поднимал на борт, — подсачник-то на судака у нас тут никто не берет. Хороший был, черт, килограмма, наверно, на два с половиной, не меньше. Во-от такой лапоть, честное слово.
