И все же во время путешествия в Эдирне, занявшего десять дней, мы ощущали близость друг к другу, пусть и не такую сильную, как в былые годы. Прежде всего, Ходжа вновь испытывал надежду: его творение, которое как только ни называли: чудищем, насекомым, шайтаном, черепахой со стрелами, ходячей крепостью, стальной свиньей, увальнем, котлом на колесах, джинном, циклопом, зверюгой, – со страшным скрипом и небывалым грохотом, повергая в ужас, как того и хотел Ходжа, всех, кто его видел, отправилось в путь, причем двигалось пусть и медленно, но быстрее, чем он рассчитывал. Наблюдая, как на склонах холмов вдоль дороги выстраиваются любопытные из близлежащих деревень, не дерзающие подойти ближе, и провожают восторженным взглядом его махину, Ходжа приходил в отличное настроение. По ночам, когда наши люди, утомленные тяжелой работой, спали глубоким сном в своих палатках, а вокруг стояла тишина, нарушаемая лишь стрекотом цикад, он рассказывал мне, как будет расправляться с врагами его великан. Конечно, былого восторга в нем уже не было, и он, подобно мне, с тревогой думал о том, как отнесутся к чудо-оружию вельможи из окружения султана и военачальники, а также о том, какое место будет ему отведено в боевых порядках армии, и все же Ходжа по-прежнему мог спокойно и убежденно рассуждать о «нашей последней возможности», о повороте вспять течения реки и, самое главное, о «нас» и о «них» – об этом он всегда говорил с особенным оживлением.
Въезд чудо-оружия в Эдирне был обставлен с торжественностью, не пришедшейся по вкусу никому, кроме султана и нескольких безудержных подхалимов из его свиты. Султан встретил Ходжу как старого друга, упомянул в беседе с ним о возможности войны, но в городе не было заметно никаких приготовлений к походу. Они проводили дни вместе, присоединялся к ним и я; когда они совершали прогулки верхом по окрестным лесам, чтобы послушать пение птиц, или катались на лодках по Тундже и Марице, наблюдая за лягушками, или смотрели, как лечат аистов, пострадавших в схватке с орлами и нашедших убежище во дворе мечети Селимийе, или отправлялись взглянуть на чудо-оружие, чтобы еще раз убедиться в его достоинствах, я всегда был с ними. Однако я с горечью понимал, что не могу присоединиться к их беседе, не могу сказать, не кривя душой, ничего такого, что им было бы интересно услышать. Может быть, я завидовал их близости. Но понимал я уже и то, что мне просто скучно: Ходжа вечно заводил одну и ту же песню о победе, о том, что надо наконец встряхнуться, приступить к решительным действиям и покончить с преимуществом противников, о будущем и о том, как устроены наши головы. Меня удивляло, что султан до сих пор обольщается этими сказками.
