В середине лета, когда усилились слухи о приближении войны, Ходжа однажды собрался куда-то пойти и взял меня с собой, сказав, что ему нужен сильный и надежный спутник. Быстрым шагом мы прошли по Эдирне, через цыганский и еврейский кварталы, потом по некоторым из тех серых улиц, где я раньше уже бродил от скуки, мимо похожих друг на друга бедных домов, в которых жили мусульмане. Потом я заметил, что дома, которые недавно видел по левую руку от себя, вижу снова, но уже по правую, и понял, что мы ходим по одним и тем же улицам. Я спросил, где мы, и Ходжа ответил: в квартале Фильдамы. Вскоре он неожиданно остановился перед дверью одного из домов и постучал. Открыл зеленоглазый мальчуган лет восьми.
– Львы! – сказал ему Ходжа. – Из дворца султана сбежали львы, и мы их ищем.
Оттолкнув мальчика, он вошел в дом, и я последовал за ним. Внутри пахло пылью, деревом и мылом. Быстро поднявшись в полутьме по скрипучей лестнице, мы оказались в коридоре. Ходжа начал одну за другой открывать двери. В первой комнате дремал, приоткрыв беззубый рот, дряхлый старик; к его бороде склонились, желая что-то спросить, два веселых мальчика. Увидев нас, они испугались. Ходжа закрыл дверь и открыл другую. Там лежала груда одеял и тканей. Перед третьей дверью уже стоял ребенок, который впустил нас в дом.
– Там львов нет, там только моя мама и жена брата!
Но Ходжа все равно открыл дверь. За дверью, спинами к нам, в полумраке совершали намаз две женщины. В четвертой комнате сидел мужчина, шивший одеяло. У него не было бороды, и потому он больше походил на меня. При виде Ходжи он встал.
– Зачем ты пришел, сумасшедший? – спросил он. – Что тебе от нас надо?
– Где Семра? – спросил Ходжа.
– Десять лет назад уехала в Стамбул. Говорят, умерла там от чумы. А ты почему не сдох?
Ничего не ответив, Ходжа спустился по лестнице и вышел из дома. Спускаясь следом, я услышал, как кричит ребенок:
– Мама, львы приходили!
И ответ матери:
– Нет, это твой дядя и его брат.
Через две недели – может быть, оттого, что эта история никак не выходила у меня из головы, а может, чтобы собрать сведения для своей новой жизни и книги, которую вы всё еще продолжаете терпеливо читать, – однажды утром я снова пошел туда. Улицу и дом я нашел не сразу – должно быть, меня сбил с толку яркий утренний свет, – а когда нашел, попытался отыскать самый короткий путь оттуда до лечебницы при мечети Беязыт, местонахождение которой я уже успел выяснить раньше. Может быть, я был не прав, полагая, что они выбирали самый короткий путь; по крайней мере, мне так и не удалось обнаружить дорогу, ведущую к мосту и проходящую в тени тополей; та дорога, вдоль которой росли тополя, шла далеко от реки, и не сыскалось возле нее такого места, где удалось бы присесть на берегу и поесть халвы. В лечебнице все было не так, как я себе представлял: от грязи там не осталось и следа, внутри царила чистота, но ни тебе журчания воды, ни разноцветных бутылочек. Увидев закованного в цепи больного, я не удержался и спросил о нем у врача. Оказалось, что этот человек помешался от несчастной любви и, как большинство сумасшедших, возомнил себя кем-то другим. Врач, наверное, рассказал бы еще что-нибудь, но я не стал слушать – отвернулся.
