— Правда, Коко? Правда похоже?
— Ты моя любовь прекрасная, — он снова целовал ее полные плечи.
— Жаль, что меня не назвали Вера, — заметила Любовь Ивановна, — или Надежда. Любовь — это как–то слишком…
8 ДЕКАБРЯ 1825 ГОДА, ВТОРНИК, РИЖСКИЙ ТРАКТ
И снова та же самая опостылевшая почтовая дорога! Снова сани, снова хлопает на ходу медвежья полость, снова бубенцы, снова убогие станционные лачуги. Теперь Мишелю было некуда спешить, и, даже несмотря на все неудобства пути, он никуда не хотел попасть — ни в Варшаву, ни в Петербург. Он так устал от интриг за три дня у себя дома, что был рад уехать куда угодно, только бы во все это не ввязываться. «Кости не хочет быть царем, а Ника хочет. На здоровье вам всем, да и черт с вами, с обоими. Оставьте мне мою жизнь и перестаньте гонять меня по полям, как зайца. Мне повезло, братцы, более, чем вам, — меня никто никогда не притянет к этому пропащему месту. Надо быть безумцем, чтобы желать этой погибельной должности. Кости прав — не пощадила она ни деда, ни папеньку!», — с этими мыслями Михаил Павлович въехал в Лифляндскую губернию.
Станция Теев была засыпана снегом, смеркалось, дорога была плохая. Великий князь планировал сегодня добраться до Ниенналя, где можно было заночевать с относительным удобством у губернатора, но еще час назад понял, что не судьба. Рисковать людьми и лошадьми нынче не было никакого смысла. К счастью, станционный смотритель оказался немцем — тараканов в доме не было видно, стол был накрыт настоящей белой скатертью, а в соседней комнате виднелась пышная постель. Михаил Павлович сбросил на лавку шубу, размотал шарф и подсел к столу. Люди таскали в комнаты продукты и вещи. Перепуганный немец, оробевший от стольких важных особ — даже нарядный камердинер Великого князя показался ему важным, — беспрестанно кланялся и извинялся.
— Не бойся, братец, — милостиво произнес Мишель по–немецки, — помоги накрыть к ужину да поешь с нами, провизии у нас полно.
Он расстегнул высокий жесткий воротник. Когда все это кончится, наконец! Чертова дорога… В этот момент дверь отворилась, пахнуло холодом и вошел еще один проезжий в длинной шинели.
— Ба, Лазарев! — воскликнул Мишель. Это был адъютант брата Николая Павловича. — Никак из Варшавы?
— Так точно, Ваше высочество. — Лазарев отдал честь, положил на лавку увесистый пакет и начал медленно, замерзшими пальцами, расстегивать заснеженную шинель.
— С письмами от Константина? — Мишель встал, прошелся по комнате, потом опять сел. — Давай–ка их сюда!
