— Вы ведь тоже всегда считались с моим мнением, — сказал Кип. — Ну кто еще мог бы справиться с такой работой лучше меня?
— Конечно, ты принес бы большую пользу, но удастся ли тебе в эту комиссию попасть?
— Так я же прошу: поговорите обо мне с сенатором, скажите, что я отлично справлюсь. Он человек очень влиятельный.
— Не забудь, что в этой комиссии судья Форд.
— Знаю.
— А судья Форд был против твоего освобождения.
— Ничего. Это же было до того, как я вышел из тюрьмы. — И Кип самоуверенно усмехнулся.
— Хорошо, я поговорю с сенатором, — пообещал отец Батлер и добавил со вздохом: — Но теперь, я вижу, ты не захочешь вернуться.
— Вернуться?!
— Я ведь приехал предложить тебе поработать у меня садовником хотя бы год, пока люди привыкнут, что ты на свободе.
Кип понимал, что отец Батлер его уговаривает, и недоумевал — почему. Он взглянул на улицу, такую белую под чистым снегом, вспомнил дружные аплодисменты в зале, искреннее волнение публики. Глаза его сияли, когда он, покачав головой, тихо заговорил;
— Нет, нет… Скажите, что бы вы подумали о блудном сыне, если б он, вернувшись домой и увидев, как старик отец и все семейство готовят пир в его честь, приглашают в гости соседей и радуются празднику, если б он, разок взглянув на них, вдруг объявил бы, что не сядет за праздничный стол из-за того, видите ли, что ему не по душе, когда вокруг него столько шума поднимают? Что бы вы о нем подумали? Выходит, праздник должны отменить только из-за того, что он не в духе? Да он просто зануда, тупица самовлюбленный, где ему понять, что праздник этот для них — только тогда праздник, когда блудный сын радуется вместе с ними. Неужели вы хотите, чтобы я был таким?
— Любопытно…
— Что именно?
— Что тебе такое пришло в голову. — Отец Батлер задумчиво водил ногой в шлепанце по ковру. — Любопытная мысль… Неужели блудный сын до конца дней своих только и делал, что ходил с пира на пир? Неужели все приглашали его, чтоб был предлог лишний раз себя потешить? Может, это и было его занятием? А что же с ним сталось, когда празднества кончились…
13
Судья Форд, приговоривший Кипа Кейли к пожизненному заключению и двадцати ударам плетью, стоял как-то вечером в дверях бакалейного магазина напротив гостиницы «Корона», куда не достигали рубиновые лучи ее вывески. Шел снег, но он все стоял там, несмотря на бронхит.
В городе все знали, что он был против освобождения Кейли. Если в клубе кто-нибудь из молодых его членов ехидно осведомлялся за ленчем, читал ли он в газетах историю жизни Кипа Кейли, он в ответ лишь добродушно улыбался. Высокий, прямой, подтянутый, с серебристой, блестевшей на солнце бородой, ровно в четыре часа пополудни он спускался по лестнице городского муниципалитета, и всякий раз, видя, как нерешительно мальчик подает ему газету, судья знал, что в ней напечатан очередной портрет Кипа Кейли. На одном из последних снимков Кип стоял, прислонившись к собственной машине. На прошлой неделе судья видел Кипа в муниципалитете. Тот вразвалку, посмеиваясь чему-то, прямо-таки по-хозяйски прохаживался по коридору с самим мэром. А не далее как позавчера судья Хьюберт Макензи, этот старый сентиментальный добряк, пригласил Кипа Кейли посидеть с ним рядом, на судейском месте.
