Дора спорила, не стесняясь в выражениях. Она называла тех, кто покидает родину — предателями, а Мики — дважды предателем, поскольку его, сироту, эта родина растила, лечила, выучила. Дора предсказывала, как горько будет Мики раскаиваться, когда поймет, что такое чужбина.
Нельзя сказать, что Дора Яковлевна за эти годы пересмотрела свои взгляды. У нее как бы не стало взглядов вообще. Что–то съело их, источило. Главным образом одиночество, которое Дора Яковлевна называла словом «неблагодарность». Она имела в виду не Родину — от Родины она не ждала ни наград, ни повышения пенсии. Но кто–нибудь, кто–нибудь из тех, кого она учила танцевать «вальс цветов», кому из года в год рассказывала о непостоянстве Наташи Ростовой, пока артрит не приковал ее к дому, — мог хотя бы позвонить?! Ведь большего и не надо было!
Получалось, что Дора Яковлевна рассорилась, рассталась с братом, не писала ему — ради чего? Ради какого счастья, ради каких таких богатых возможностей? Переходить оледенелую мостовую с бестолковым светофором? Назойливо удерживать усталую молодую женщину, которая рвется к своей семье?
Что же теперь получалось? Кто помнил о ней все эти годы? Кто написал ей? Ведь даже не Яшенька! Соня, главная виновница ее бед, ее одиночества!
Изо дня в день перечитывая это письмо, Дора Яковлевна обнаруживала в нем все новые и новые смыслы. Она вдруг поняла, что Яшенька живет в стороне от Сони, какой–то своей, совершенно отдельной жизнью. Что Соня, пожалуй, не менее одинока, чем сама Дора Яковлевна. Что переписка с ней, с Дорой, возможность помогать — были бы для Сони не широким жестом, не исполнением долга в память о покойном муже. Она хотела о ком–то заботиться, для кого–то стараться и почти откровенно просила Дору о такой милости.
И все–таки Дора Яковлевна с ответом не спешила. Прикидывала, взвешивала… Единственное, что говорило о некотором ее смягчении — банка варенья, извлеченная из недр захламленной кладовки.
Линочка, обнаружив на столе банку, заполненную чем–то непонятным, ржаво–коричневым с белыми прослойками, хотела ее немедленно выбросить. Но Дора Яковлевна строго ответила, что это подарок жены брата. В тот же вечер она выломала ножом кусочек и попила с ним вприкуску чай. Дора Яковлевна так и не поняла, из чего было сварено варенье, но решила, что на вкус оно не хуже магазинной карамели.
Зародыш знал, что это крыжовник, что никакого вреда от него Доре Яковлевне не будет, и почти с нежностью наблюдал за новым ритуалом: по воскресеньям, прослушав вечерние новости, Дора Яковлевна заваривала крепкий чай и доставала из буфета Сонино варенье. Старательно сопя, била молоточком по отвертке, специально подобранной для этого дела. Особо довольной она бывала, когда осколочек получался удобной формы и не слишком большой.
