У Зародыша мельтешило в мозгу от фразы, повторенной сто раз в учительской, в больничной палате, в купе поезда, на лавочке в парке, в приемной зубного протезиста: «И вот я приезжаю из Львова, где мне сообщили, что мой муж и ребенок погибли, а он меня встречает радостной новостью: «Поздравь меня, я женюсь!»
Зародыш видел, как с годами эта нескладица обретает все более устойчивую, незыблемую форму, хотя, спроси кто–нибудь Дору, в каком году она ездила во Львов, Дора, несомненно, ответила бы, что в сорок седьмом, что раньше туда попасть было невозможно.
В сорок седьмом… Прошло почти два года после окончания войны, и давно уже не было у них никакой надежды. К тому времени даже Мики перестал посылать свои бессмысленные запросы в Бугуруслан, в Москву, в Международный Красный Крест. Дора надеялась лишь узнать какие–нибудь подробности, взглянуть на дом Бронека.
Дом она нашла. И он не вызвал в ней никаких особых чувств. На лавочке у входа сидели три женщины. Дора подошла к ним. И они очень просто, как о самом обыкновенном деле, рассказали ей о том, что Бронек — с ребенком, больной матерью и выжившей из ума бабкой — не смог вырваться из города. «Когда ваших стали забирать, он договорился тут с одной соседкой, что оставит у нее дочку. Но дите страшно кричало, и пришлось взять ее с собой. Вы не огорчайтесь, все равно бы кто–то донес».
Женщины смотрели на Дору выжидающе: вот сейчас она заплачет, и тогда станет ясно, как себя вести: уговаривать ее, давать воду, валерьянку, усаживать на скамейку… Но Дора стояла перед ними, прямая, с лицом, лишенным всякого выражения, даже вопросов не задавала.
Погода была пасмурная, но ясная. За спиной у Доры, в соседнем доме, кто–то разучивал второй концерт Шопена, без конца повторяя один и тот же пассаж. Именно тот, который Бронек так часто насвистывал. Казалось, время застряло в одной точке и никак не может переступить в следующую минуту. Дора невольно оглянулась, поискала глазами окно.
— Это не ваш рояль, — строго заметила одна из женщин.
По тому, как она сложила губы, было ясно, что женщина не собирается рассказывать, где сейчас находится «Дорин» рояль. Соседки ее явно одобряли.
Дора была чужая, и ее появление всех откровенно тяготило. К ней несколько потеплели лишь тогда, когда поняли, что ее ничуть не заботят ни вещи, ни квартира. И все же настоящего, человечного сочувствия она в них не вызывала.
Издали Доре показали соседку, которая согласилась взять к себе Лизочку. Сухая, несимпатичная старуха шла куда–то с ведром… Спросили, не хочет ли Дора с ней поговорить. Дора не хотела. Она вдруг испугалась, что услышит что–то такое, с чем станет еще труднее жить дальше. Дора уже смирилась с тем, что Бронека нет, но невыносимо было бы узнать, что перед смертью его как–то унижали. Тащили, толкали, может быть, раздели…
