Как стыдно было Зародышу, как стыдно! Хотя он и понимал, что, в сущности, Дора была для Мики неплохой сестрой — в дальнейшем, разумеется. Можно ли было ожидать, что она вот так сразу примет и полюбит чужого странного человека, который вместо того, чтобы дать ей время привыкнуть и привязаться, смотрит на нее с конца аллеи жадным узнающим взглядом и в первую же минуту, оставшись с ней наедине, сообщает: «Я твой брат»…
Возможно, если бы Доре стало известно, что где–то у нее есть брат–горбун — да что там! какой–нибудь совершенный урод! — Дора непременно начала бы искать его. И была бы счастлива встретиться с ним вот таким, какой он есть. Но все получилось… Так, как получилось.
Конечно, Мики поторопился. Он, с его чуткостью, мог бы все это предвидеть. Но и его можно понять: ведь Мики–то всегда знал о том, что она есть. Он любил ее заранее, хотя, умудренный годами болезни и неподвижности, знал, что она окажется совсем не такой, какой рисовалась в его мечтах.
Для Доры же все вышло иначе: брат свалился с неба, без предупреждения, и любить его было обязательно, а следовательно — трудно.
— Садись, я не заразный, — сказал Мики.
Она пожала плечами, как бы говоря: «Вот еще!» — и села, хорошенькая, недоверчивая, легкая от отсутствия воспоминаний, с бровями и глазами матери, с гримаской подавленной брезгливости, потупленная. И он уже ничего не помнил из того, что воображал себе, когда глядел в потолок, изо дня в день, привязанный бинтами к гипсовому панцирю, и тайком старался хоть чуть–чуть вывернуться на бок. Мечтал, как он вылупится когда–нибудь из этой ненавистной скорлупы, высокий и ровный, и отправится искать роддом, куда возил когда–то матери передачи и где, конечно же, сохранились все бумаги… А найденная сестра, узнав, кто он такой, тут же бросится навстречу ему — и всем его воспоминаниям, всему, что принадлежит им обоим.
— Ведь тебя зовут Дора? Дора Эльберт?
Она удивленно моргнула.
— И что это тебе пришло в голову сочинять себе разные фамилии?
— Так… — пожала она плечами, не поднимая глаз. — В книжке прочла…
— Да я уже догадался, — рассмеялся он. — Я два месяца ищу тебя по детдомам. А до того несколько лет посылал письма, и мне отвечали, что ты нигде не числишься. Я долго болел, — пояснил он между прочим. — Лечился в туберкулезных санаториях — в Крыму и здесь, недалеко, в Пуще. Мне везде отвечали, что такой нет. Я решил уже, что тебя отправили в другой город. А потом подумал, что где–то могли переврать фамилию, снова стал ходить. Проверял всех девочек семнадцатого года по имени Дора. И вдруг в четвертом детдоме я нашел в списках «Дору Копперфилд» — и сразу сообразил, что это ты, что ты себе фамилии из книжек берешь. А нынешняя твоя — откуда? Из «Овода»? — Дора кивнула. — Ты, я вижу, начитанная девочка…
