Подумав так, Шишкин, как ни странно, успокоился, словно заново начал жить, и теперь на всё, что происходило с ним и вокруг него, смотрел с иронией. Особенно, когда появился высокий, худой и безобразно, как казалось Шишкину, бородатый Робинзон, не обремененный ни головным убором, ни шарфом. Лишь распахнутая легкая куртка болталась на нем, а из–под куртки выглядывал пиджак с медалями. Алексей Павлович сразу познакомил Николая с Яковом Семеновичем, и тот воскликнул:
— Какая прелесть! Нас уже трое! Это очень даже конструктивная сила в отстаивании попранных прав!
В чем уж эта сила заключалась, Шишкин так и не понял, поэтому, когда Подвиг предложил всем вместе пойти к начальству, отказался от участия в этой экспедиции. И не потому, что чего–то или кого–то стеснялся, а не хотел, пусть и случайно, встретиться с Самохваловым, подозрения на которого сразу родились в Шишкине еще ночью, когда он только–только почувствовал запах дыма разгоравшегося пожара. А что? Дорогой Антон Тимофеевич легко мог организовать пожар. Поэтому Шишкин и заупрямился, а его товарищ по несчастью поддержал, на что Подвиг совсем не обиделся, но слегка укорил обоих:
— Скромность — самый быстрый путь к забвению, но я вас понимаю. Ваша стеснительность, неумение постоять за себя лишь придает сил и делает прозрачными мои поступки, потому что за других хлопотать всегда легче и почетнее, чем за самого себя!
Выяснив создавшуюся ситуацию с погорельцами, Яков Семенович откланялся и пошел на третий этаж администрации, весьма окрыленный создавшимся положением, словно радовался, что опять (в который раз!) понадобился его опыт. Ситуации эти были всем известные, год от года повторяющиеся, потому что они всегда, в основном, касались жилья. Всегда кто–то в Княжске оказывался обиженным, а то и обманутым. Очень часто люди оказывались в житейском тупике и вспоминали о Подвиге, как о единственном защитнике. Он был в Княжске для чиновников как кость в горле. В теперешней ситуации Яков Семенович твердо знал к кому обратиться за поддержкой, ибо нынешнее событие, в основном, замыкались на Алексее Павловиче Наливайко, наиболее уязвимом из пострадавших. И человек, который мог помочь в этой ситуации и к которому сейчас шёл Подвиг, был не кто иной, как Ефим Константинович Лаврик, связанный с ним общей страстью к шахматам. Эта страсть являлась главным аргументом, против которого Лаврик вряд ли устоял бы. Он сразу же принял Якова Семеновича, как только секретарь Леночка сообщила о посетителе. Даже прошел к двери и встретил Подвига у порога, усадил на стул напротив своего кресла. Налил водички из графина и сказал:
