Быть может, следователь и судья сделали для себя однозначные выводы, быть может, их сделали и те, кто был в зале суда, — но я не могу взять да и найти место для хорошей жирной точки, чтобы с абзаца перейти к последней части этой сумрачной хроники.
Я не могу понять, решила ли для себя Л. что-нибудь окончательно. Я не могу понять, решала ли она это вообще, — ибо, если сослаться на многочисленные мнения знавших её людей, у неё были и другие "варианты", и тогда решать было нечего, а нужно было просто как-то отделаться от утомительной страсти Виктора.
Наверное, это невнятная, но безусловная разница между тем, что происходило с Виктором, и тем, что вроде скверной погоды докучало Л. и стала кошмаром для потерявшего самообладание человека. Может быть, все, что он делал и говорил, было на самом деле тяжело, утомительно, невыносимо, — а для тех, кто холодными глазами пробегает сейчас эти строчки, может, и смешно, — но это неважно. Любовь ужасна. Она не только мгновенно приживляет крылья туда, где им не дано быть, но делает человека совершенно беззащитным ввиду своей дерзкой силы.
"Я не мог с ней долго не встречаться, звонил ей, но она не хотела меня видеть, 8 февраля я проводил её с работы, мы стали разговаривать на лестничной площадке, я спрашивал её, за что она меня ненавидит, что я готов любым поступком загладить свою вину, искупить кровью, как говорили на фронте. Л. сказала, что я приношу ей одни неприятности, и просила хотя бы некоторое время не встречаться. Я разволновался, сказал, что не могу без неё жить, и, чтобы как-то доказать свою любовь, ударил несколько раз кулаком в стену подъезда и сломал себе правую руку. Л. помогла мне, перевязала руку, и я пошел в больницу…"
В том, что Л. человек этот, безумно, безудержно влюбленный, надоел, сомневаться не приходится.
Она стала его избегать.
Одно только поразительно: окончательный разрыв тоже не происходил именно из-за неё же.
Отталкивая его одной рукой, она держала его другой. И эта вторая сила была столь же внятной, как и первая, отторженная.
Двадцать восьмого февраля она попросила его не встречаться с ней хотя бы неделю. Подозревать Л. в мягкосердечной попытке сделать разрыв менее болезненным, то есть постепенным, не приходится — не её стилистика. Не менее, чем безусловное желание быть с ней рядом во что бы то ни стало, ему было очевидно, что она сама держит его — зачем? почему? — было уже не его дело. Но держала.
Отлучение на неделю он выдержал невероятным усилием воли. Он дал ей слово и сдержал его.
