— Светка в Москву подалась, — отпрянула она и, сев за стол, стала перебирать тетради. — Счастья искать… Мать ее верит, что Светочка хорошо устроилась, вышла замуж за миллионера, может, и за границу уехала. Говорит, что дочка стала важной дамой, матери–деревенщины стесняется, вот и не появляется, не звонит, не пишет. Ну а мы все поддакиваем… Жалко старуху, одна дочка–то была…
— Ты бы чего–нибудь повеселее рассказала, — щелкая суставами, размял он пальцы.
— Ох, Ванечка… — вздохнула она, уткнув лицо в ладони, и вырвавшееся ласковое имя вернуло их в юность, на крышу сарая, где они, срывая яблоки, шептались о женитьбе.
Иван обнял ее за плечи, и она расплакалась, вытирая слезы рукавом, а ее грудь вздымалась так сильно, будто из нее вот–вот выскочит девчонка, которой она когда–то была.
На связке ключей болтался деревянный брелок, на котором была вырезана ее девичья фамилия. «Не замужем», — решил Иван и, задохнувшись, вдруг понял, что не может вспомнить ее имени.
— А помнишь толстушку Марусю? — подняла она голову, и он, достав платок, осторожно вытер ее заплаканное лицо. — Троих родила, таких же пухлых и румяных, как сама. Только муж к молодой ушел, а она — к бутылке. За пару лет сгорела… А детей в приют отдали, у отца в новой семье еще трое народилось…
Иван протянул ей платок, и она громко высморкалась, продолжая всхлипывать.
«Л + И» — вырезал он как–то ножичком на ее сарае, и она, испугавшись, что заметят родители, приставила туда старую лопату, спрятав любовное признание. Но для Ивана было главным — на своем настоять, и через день надпись появилась прямо на калитке, над ящиком для писем. «Ох, намучаешься ты с этим двоечником», — поймав их на улице под руку, пугала ее мать, пряча улыбку, а он, поигрывая ножичком, смотрел исподлобья, нахально улыбаясь. Но он был из тех, кому женщины все прощали, и ее мать, потрепав его по грязной щеке, шептала тайком: «Ну, совет да любовь…»
«Л + И… Лида, Лиза, Лиля…» — он помнил запах прелого сена, прилипшие к спине сухие травинки, колокольчик, звеневший на всю округу, но ее имя выпало из памяти, как птенец из гнезда.
У нее были некрасиво располневшие, натруженные руки, с потрескавшейся сухой кожей, а на безымянном пальце сидело медное колечко, которое было ей мало. Ивана бросило в жар, он расстегнул верхнюю пуговицу, ослабив воротник, и прикурил новую сигарету.
Она перехватила его взгляд и, пряча руки, выдохнула:
— Оно не снимается…
«Лида, Лиля, Лиза, Лена, Леля…» — в его жизни было столько женщин, что все они казались на одно лицо, и, отправляясь на свидание, он записывал имя на купюре, потому что, запоминая все цифры, которые когда–либо видел, он не мог запомнить ни одного женского имени, путая жен, любовниц и прислугу, и, расплачиваясь в ресторане своей шпаргалкой, он привозил подружку домой, не помня, как ее зовут.
