Как гнусно, что жизнь ничего не может нам предложить. Мы не знаем, чего добиваться.
21 год
06.08.84.
Кажется, у меня наступила вокабулярная интоксикация, или, по–русски говоря, отравление словами. Чувствую, что отравился собственной болтовнёй по делу и без дела. Болтовня — хлеб, болтовня — хобби. Болтовня за бутылкой, болтовня за кафедрой. Болтовня с девушкой, болтовня с милиционером. А Оля не могла понять, почему я всё молчал. Пошло, когда слова не влияют ни на что.
12.08.84.
Вечером, стоя на балконе с сигаретой, чувствуешь, что сентябрь уже близок. Чёрный, блестящий после дождя асфальт, фиолетовое небо… Сентябрь — это жизнь. Время пронзительной тоски и вместе с тем время, которого я так жду. Отчего? Тоска под космическим холодом фонарей была, когда в очередном сентябре умирала очередная надежда, значит, была жизнь, а не тина да ил. Сентябрьское одиночество — совершенно особого рода. Это одиночество вечернего прохожего, которому больше некуда спешить.
19.08.84.
Какое это имеет значение? Что вообще имеет значение? О чём бы ни думал, чтобы не делал — всегда в финале стоят эти гнусные вопросы.
После прочтения «Звезды Соломона» вдохновенно подумал, какое это счастье — пропускать через себя целые миры, один за другим. Растворяться в совершенно особом законченном бытии, затем вынырнуть, чтобы вскоре растворится в другом. Но ведь в основе своей это то же самое, что и водка, то есть испуг перед жизнью, желание создать свою, другую жизнь. А это моё двухнедельное путешествие по мирам — штука такая же тупая и бессмысленная, как запой. Но какая разница, как убивать время? В любом случае это будут золотые рыбки полковника Аурелиано. Библиотека, так библиотека.
17.11.84.
Что знают эти «громко визжащие и ярко красные» о любви к России? Что знаю о ней я, готовый сто раз повторить вслед за Буниным: «Никогда я не знал, что такое любовь к России». Повторить хотя бы за тем, чтобы увидеть маску ханжеского возмущения на их рожах. Но почему, когда я слушаю русские народные песни, у меня наворачиваются слёзы на глаза? Почему, когда я смотрю в окно вагона на заснеженные поля, даже не думается, а чувствуется: «Господи, это Россия».
21.11.84.
Время стало похоже на старую злую черепаху, которая еле ползёт и как будто издевается надо мной вместе с этими детьми лесорубов. Нельзя обижать время, оно начинает жестоко мстить. Чем же я его обидел? Так ведь я же хотел его убить — не шутки.
23.11.84.
Русь! Россия! Разве можно любить страну и презирать её народ? Разве можно любить песни и презирать тех, кто их сложил? Это самое дикое противоречие моих теперешний чувствований. Мой природный демократизм не может ужиться с нажитым ницшеанством. Или восхвалять идеал природной внутренней мощи и тем самым примириться с теми, чьи песни я так люблю? Возможно ли?
