— Хм, а Егорша-то ишо дрыхнет. Тово и жди, што на восходе налетит ветрюга, — разговаривает вслух помор.
Оглянувшись, он увидел маяк — из воды торчит длинный шестик, привязанный к сетям. Сидор ловкими, сильными движениями весел направил лодку на маячок и схватил его на ходу. Холодная вода обожгла руки помора, но он не обратил никакого внимания.
В прозрачной воде забелел живот хариуса, через пять-шесть метров запутался второй, на таком же расстоянии сидит третий, и так по всем сетям.
— Жидковато, батюшко, седни отпустил… что жалеешь-то, али на глубь рыбка ушла, — разговаривает Сидор вслух с морем.
Куда-то улетел теплый тулуп. Сразу же Петьку бросило в озноб, будто опустили его в ледяную воду.
— Эй, башлык, ядрена курица, хватит спать! — услышал он грубый голос отца.
Выполз из юрты. Волосы взлохмачены, глаза — две щелки. При виде яркого солнечного утра и булькавшего на тагане котелка с ухой он потянулся, как щенок, и взвизгнул от радости. Аппетитно пахнет ухой, приправленной черемшой.
А море такое голубое, никак не отличишь от неба. Только и видать синюю полоску, где-то уж далеко-далеко — это небо наклонилось к морю и целует его, как мама Петю давно-давно в детстве. В утреннем свежем воздухе кричат чайки.
Отец сидит у костра и дымит трубкой.
— А-а, сам башлык явился! Как спалось-то?
— Ты, тятя, пошто меня не разбудил? А рыбы много попало?
— Плоховато.
Чудесный запах свежей ухи ударил по носу, и у Петьки потекли слюни.
— Ой, исть охота!
— Опять же исть! Да ты для начала сбегай в кусты, потом рожу обмакни в воде, а там и за стол можно.
Наверно, никто не умеет так варить уху, как поморы. Настоящая рыбацкая уха, что может с ней сравниться!
Петька орудует большой деревянной ложкой. Торопится, обжигается, жмурится от удовольствия и через несколько минут откатывается от столика.
— Ох, тять, однако, «турсук» может лопнуть! — смеется, шлепая себя по животу, Петька.
— Ешь сколь душе угодно, для башлыка же ведь варил.
— Не-не, хва, хва! — отказывается мальчик.
— Маловытный[4] ты, потому слабак, не пройдет и двух часов, опять начнешь ныть — «исть хочу».
Сидор посуровел. На смуглом, обросшем лице легли морщины. Он сунул в карман трубку с кисетом и поднялся из-за стола.
— Петруха, ты иди к вешалам разбирать сети, а я распорю рыбу. Може, седни заколочу лагун. Понял?
— Разберу, тятя, небось ни одной титьки[5] не оставлю, все распутаю.
Промысел хариуса подходил к концу.
Однажды в предутреннем пепельном полумраке Сидор услышал удары волн о берег и встревоженный выскочил из юрты. С моря дул «парусник», который заметно прибавлял.
