Это точно! — сказал радостно Петреску.
Ему было так хорошо, что не скрывал уже радость предвкушения не только новых погон, но еще и премии, а может даже и хромированного велосипеда в придачу.
Тайну блюсти надо так, — сказал Петреску, успокаивая встревоженного интонациями слепца, — будто вы мертвы и уста ваши молчат навеки.
Огонь, потрескивая, плясал в глазах детей. Те были необычайно молчаливы. Петреску знал, почему. Беспризорники и правда были мертвы. Петреску, выпивший противоядия от той смеси, что подсыпал в суп, чувствовал легкое недомогание. Но мысль о том, что он жив и сорвал куш, делала его настроение более радужным, чем следовало бы. Слепец, наконец, нарушил молчание.
Уснули детки? — спросил он.
Агась, — опрощаясь, ответил лейтенант.
И всмотрелся в лица мальчишек. Смерть смягчила лица детей. Тот, что помладше, ну чисто ангел, с легким беспокойством подумал лейтенант. Русоволосый и красивый… Ладно, расстроенно подумал бездетный Петреску. Все равно бы помер от голода зимой. Или свои же съели бы в особенно трудную пору. Пора было разбираться с нищим.
Спят, — сказал лейтенант, — навсегда уснули…
Совсем–совсем? — осторожно спросил слепец, вновь заподозривший что–то по голосу Петреску.
Насовсем, — сурово сказал лейтенант.
Костер, без свежих дров, догорал. Котелок с выкипевшими остатками супа, чадил. Со стороны слепец и полицейский выглядели как мирно беседующие друзья. Да они мирно и беседовали…
Хочешь, как они, без мучений, или посопротивляешься? — спросил устало Петреску калику.
Детей–то не жалко? — спросил в ответ тот.
Детей? — спросил, щурясь от дыма Петреску.
Сначала да, потом нет, — честно ответил он.
Так сразу, или помучаться хочешь? — вернулся он к главной теме разговора.
Я тебе еще пригожусь, — начал было стандартную волынку обреченных слепец.
Мне теперь никто не пригодится, — махнул рукой лейтенант.
Мне свидетели не нужны, — пояснил лейтенант.
Чай, не зверь я, — сказал он, — иначе стали ли бы детей из–за ерунды убивать?!
Знают они много, — жалостливо глянул на детей Петреску.
Знали в смысле, — поправился он.
И ты, — добавил лейтенант. — Тоже много знаешь.
А мне теперь нужно в лагерь тихонечко проникнуть, главу вашего еретического выкрасть, да в Кишинев вывезти, начальству доложить, — объяснил Петреску.
И чтоб ни одна паскуда из полиции не узнала и лавры мои в суп с собачатиной не положила, — зло добавил Петреску, которого уже семь лет не повышали по службе.
