– Никто меня не завербовывал и ни в какой организации я не состоял, – медленно произнёс Манап.
Сухой от нестерпимой жажды язык еле ворочался во рту, вот уже двое суток требовавшем воды. Кроме как о воде Манап не мог ни о чём думать. Она мерещилась ему повсюду, он слышал её журчание и в мыслях жадно припадал к её прохладной струе. Весь его организм, включая воспалённый мозг, бредил водой, и, не слыша того, что говорил ему следователь, он пробормотал:
– Пить, умоляю вас, дайте пить!
– Пить? Ну, конечно, сколько угодно! Дайте-ка ему выпить!
Чьи-то руки приложили к его губам пузырёк с жидкостью, которую он благодарно глотнул, и тут же последовало гоготанье следователей. Манап успел почувствовать химический привкус и понял, что это чернила, которые фиолетовой струйкой сбегали теперь по его губам и подбородку.
– Короче! То, что вы являетесь туркофилом, это ясно и подтверждено показаниями ваших единомышленников. Конечно, лучше бы признаться самому, но если даже и нет, всё равно «вышки» вам не избежать. Это говорю вам я, нарком Ломоносов!
Манап и сам это понимал. Но он не мог знать, что этим самым утром уже были расстреляны и Азиз Эмирбеков, и жена его Ольга, и Муса Темирханов, и ещё несколько коммунистов, стоявших у истоков зарождения Советов в Дагестане.
Не знал он и того, что в десятке метров от него, в другой камере сидит Нурадин, арестованный в Кумухе неделей раньше, которому, подобно сотням других активистов, вменялось в вину «проведение антисоветской агитации среди сельских жителей». На проводимых по аналогичной схеме допросах следователи пытали Нурадина на предмет признания в срыве мероприятий по организации колхозов и сельских Советов, а также в клевете на Советскую власть. Он обвинялся и в том, что якобы уговаривал крестьян не обобществлять скот, запугивая их угрозой надвигающегося голода…
Ряд партийных активистов Лакского, Аварского, Левашинского, Андийского и других округов томились теперь в тюрьмах в ожидании судебного решения. В редких между допросами перерывах они пытались понять, что же случилось и что вообще происходит, надеясь в душе, что вот-вот справедливость восторжествует, и их оправдают, и выпустят отсюда, и извинятся за всё, что вытворяли здесь с ними.
Но время шло, а всё становилось лишь хуже, и люди всё больше погружались в бездну безысходности и отчаяния. Кошмар и не думал прекращаться. Никто и не пытался их выслушать. Следователям нужны были «признания», ибо признание собственной вины, считавшееся у них «царицей доказательств», было достаточным основанием для вынесения приговора.
