Ничей брат | страница 53
Так тихо в белой комнате, мы сидим такие молчаливые, а закутанные дети взобрались на поленницу, тихо гуляют по крыше из толя.
Тогда я закуриваю папиросу «Север», громко стукаю тарелкой по столу и становлюсь веселым. Таким веселым–развеселым! И рассказываю Паше, какая глупая Синицына, и что Толька Фролов изобрел вчера занятное приспособление, и спрашиваю под конец, не надо ли еще чего сделать по дому.
Но нет, ничего больше не надо. И мы идем по улице, рядом. На мостовую падают первые снежинки, и сквозь эти снежинки идут нам навстречу мужчины, с женщинами и без женщин, старые и молодые…
И Паша рассказывает мне, какой я буду счастливый, как я поступлю в институт и выучусь на директора. Буду ходить чистенький, с папкой под рукой и, наверное, не признаю табельщицу Пашу, если встречу случайно на улице.
И как я женюсь на хорошей девчушке. Не на красивой, а на хорошей, потому что для красивой я не больно хорош.
— Ты ее не обижай только, ладно?
— Ладно
— Я знаю, ты не будешь. Ты будешь добрый, да?
— Да.
Обсудив мое светлое будущее, мы переходим на заводские темы и смеемся, какой у нас важный директор: заводик маленький, а он говорит — «среднее предприятие». А когда прощаемся в проходной, она говорит:
— Ну, спасибо, помог ты мне.
— Не за что…
— И развеселил, тоже спасибо. Только не рассказывай, что у меня был, а то неудобно: частные дрова.
Я иду в раздевалку. Рабочий день кончился, все ушли. Начальник цеха встретился:
— Ну как — выполнили задание?
— Выполнил…
— Молодец.
В коридоре на месте доски — чистый голубой квадрат. Два нелепых крюка торчат по краям. Что–то слишком нелепых!
В ушах звучит Пашин голос: «Спасибо, помог, развеселил…» Ничего я не помог. Разве ж это я помог?
Когда я умываюсь, в дверь просовывается красивый нос:
— Чего тебе, Синицына?
— Ах, какой аккуратный у нас комсорг, как он моется!
— Чего тебе?
— Ругать меня, слышала, хотят…
— Ладно, убирайся…
— Ой, напился, что ли, а еще комсорг!
— Уходи, уходи, Синицына. А ну, закрой дверь! Не знаешь, что ли, — комсорги не пьют белого…
60‑е годы
МАРИЯ
Мария из всех продавщиц самая толстая и старая. Она стоит за прилавком, будто идет. Так поднята голова, так выдвинуты грудь и живот. Она стоит и идет, идет и плывет, — на вид такая гордая, а на самом деле добрая.
Все ушли обедать, одна Мария осталась. В пустынных залах гуляет теплый ветер с улицы. Дверь открыта, но никто не заглядывает — лето, вторая половина дня.
Мария стоит, откинувшись назад, и бутылки на витрине за ее спиной откинули серебряные головы, выпятили зеленые животы.