— Считаешь, может глаза отвести?
— Может. Да и не все мы знаем, что он может. Надо обряд готовить, пока он нас не почуял, как ты его сейчас. Если унюхает, да еще на ночь глядя — так запутает…
— Думаешь, еще не заметил? Зачем тогда кожу сбрасывает? — спросил Рассветник.
— Он и в горах уже досыта нагадил, и за горами, поэтому и сбрасывает. За этим и взял провожатого.
— Да, за этим и взял, для чего ж еще! Дорогу эту он и так знает, как жаба свое болото. Зачем бы ему еще нужен был провожатый…
Пила слушал, и ужас его все усиливался оттого, как зловеще звучали слова княжьих людей, и оттого, что чем дальше он слушал их, тем больше путались его мысли.
— Поди-ка сюда, пильшик. — позвал его наконец Рассветник. Пила подошел…
В траве перед ним, округлив распахнутые в небо вытаращенные глаза, раскрыв рот, в который уже проникла усеявшая щеку и подбородок муравьиная свора, в закоченевших кистях сжимая комья земли вперемешку с травой, лежал на спине их с Краюхой сегодняшний суровый гость-проезжий. Лоб у него как будто был вымазан чем-то черным. Присмотревшись, Пила понял, что это кожа обуглилась дочерна от сильного ожога.
Теперь он уже совсем ничего не понимал. Ровным счетом ничего.
— Этот к вам приезжал? — спросил его Рассветник.
Пила кивнул.
— Этот… Этот, но… Он чего?
— Мертвый. Не видишь что ли! — негромко сказал Клинок, переводя свой недобрый исподлобный взгляд от тела на Пилу.
Пила посмотрел на Клинка, затем назад, где поодаль стояли Коршун и Вепрь. Все глядели на него, не произнося ни слова, и молчание это было таким же пугающим, как давешние невнятные речи.
— Не он это… — прошептал Пила, подумав, куда клонят княжьи люди — Не мог Краюха… Не мог он его… Да и зачем ему… Не он…
— Знаем, брат-пильщик. — прервал Рассветник — Знаем, что не он, об этом и говорить нечего. Только тебе от этого не легче. Брата твоего уже нет в живых.
— Как нет…
— Разбивайте ночлег, друзья. И готовьте обряд. — Сказал Рассветник во всеуслышание, а затем обернулся снова к Пиле:
— Послушай, Пила. Ты прости, что мы тебе сразу не сказали все, как есть. Мы сами, видишь, думали, что может быть, еще обойдется, только вышло как вышло, и ничего уже не сделать. Твой младший брат умер днем на этом месте, хотя его ноги до сих пор ходят, и глаза глядят…
— Как это? — удивился Пила.
— Ты Ясноока помнишь, конечно.
— Затворника, что ли? Колдуна в Стреженске?
— Да. Слышал о его подручных, злыднях?
Пила кивнул.
Кто в Горюченском Городище не слышал о залыднях! Хоть они там и не появлялись ни разу, но молва о них разлеталась и далеко. Как они величали друг друга между собой, Пиле никто не сообщал, да никто из простых людей, наверное, и не слышал. Вслух их все называли честными господами, а тайно, вполголоса, от ненависти и тошного бессилия, прозвали злыднями. Были они из всех слуг затворника самыми доверенными — все важнейшие дела колдун поручал только им. И если злыдень появлялся в каком-нибудь ратайском городе, то все уже знали, по чьему поручению он прибыл. Без воли Ясноока они вообще не покидали княжеского двора в Стреженске, а по его приказу добирались в самые отдаленные края, творили его волю и действовали всегда от его имени. На это Ясноок дал своим ближним слугам большую колдовскую силу. Страх перед ними был столь же сильным, как страх перед самим затворником, черным князем ратайской земли.
