— Тарана, а что это ты у нас сегодня вся такая серьезная?
— А разве я не всегда такая?
— Как бы тебе донести мысль, что не всегда, не обидев тебя?
— Я уже обиделась, — она чуть ли со слезами на глазах уставилась в монитор.
Мне стало как–то не по себе: действительно, в таком состоянии я ее еще не видел.
— А что случилось–то?
— Ничего такого, что касается нашего драгоценного МИДа, только он тебя и волнует.
— Тарана, ты меня пугаешь, когда говоришь словами моей жены. Поверь, ни к чему хорошему это не приведет, у меня к ее фразеологическим оборотам устойчивая аллергия.
Байрам дернулся, его явно покоробило, что я, назвав жену, произнес такое количество длинных, неудобоваримых слов, у него они ассоциировались со словами как непечатными, так и в приличном обществе непроизносимыми. Тарана тоже уловила в моем голосе угрожающие нотки и милостиво начала говорить:
— Помните, я говорила, что родители собираются на поминки нашего престарелого родственника, который сначала похоронил жену, а потом помер сам?
— Ожил?
— Нет, хуже.
— Жена ожила?
— Хуже.
— Тарана, не преувеличивай, ничего хуже случиться не может. Так что произошло?
— Сначала все было нормально. Процессия отправилась на кладбище, мулла начал читать молитву, все втихаря крыли покойного: нашел, мол, время помирать — зимой, в такой мороз. Но стоят терпят, и вдруг мулла захлопывает Коран и говорит, что отказывается читать суру. Мои родственнички и без того на морозе задубели, а тут на них и вовсе столбняк нашел. Сын покойного от испуга прям у могилы стал совать мулле деньги, чтобы тот не беспокоился, что надуют. А он смотрит на него и спрашивает, кто умер первым: отец или мать? Сын отвечает, что мать, а чуть позже отец. Мулла говорит, что и он так запомнил, когда год назад читал молитвы над свежими могилками. А теперь почему на первой могиле, где лежит тело женщины, стоит памятник мужу, а на второй могиле — памятник жене? И тут сын вспомнил: на самом деле, когда оба памятника привезли, из уважения к мужчине сначала ему памятник установили, а на вторую могилу — памятник его матери. Тут над кладбищем повисла мертвая тишина. Мертвее, чем те, кто лежал на этом кладбище, если это возможно. Первым заговорил мой отец, который отморозил себе руки в Норильске и терпеть не может холода. Он внес деловое предложение, которое было одобрено наследниками первого, второго и третьего кругов, что мулла продолжает читать молитву, поверив честному слову присутствующих, что памятники поменяют на следующий день. Мулла смерил папулика самым нежным взглядом, на который был способен, и сказал, что такого кощунства он себе позволить не может. Мои родственники обступили его плотным кольцом, у муллы постепенно появлялось понимание того, что ничто не мешает здесь и сейчас появиться третьей могиле. Его собственной. Он обвел взглядом лица, жаждущие его теплой крови и горячего чая; инстинкт самосохранения взял вверх над его верой, что и заставило его произнести первые разумные слова за последние полчаса: «Если сам шейх разрешит мне прочесть молитву, то я согласен, а без его разрешения я никак не могу, вы уж извините».
