МАШИНИСТ!
ПРОЕЗД ЗАПРЕЩАЮЩИХ СИГНАЛОВ
ЯВЛЯЕТСЯ ТЯГЧАЙШИМ НАРУШЕНИЕМ ДИСЦИПЛИНЫ
И ВЕДЁТ К ПРЕСТУПЛЕНИЮ.
Мне всё–таки удалось задремать. Я спал и видел голубей. Они озабоченно суетились у своего гнезда… Take these broken wings and learn to fly. All your life you were only waiting for this moment to arise…
Вдруг поезд остановился. Я с любопытством высунулся из окна. Мы стояли где–то в степи. Слева вдоль голых ещё, по–весеннему прозрачных лесопосадок тянулась до самого горизонта полоса свежевспаханной земли. В кабину заглянул молодой машинист в замасленной робе.
— Вылазь, хлопець. Купяньск.
— А где же, собственно, город? — растерялся я.
— Эк, хватывсь! — усмехнулся он. — До пассажирськои станции ще киломэтра полтора, так шо валяй–ка ты по шпалах. К полудню, мабуть, встыгнэшь.
Я вылез из локомотива, отряхнулся, вынул из кармана пятёрку.
— Ни, — сказал машинист, — цэ нэ по–людськы. У студэнтив нэ бэрэмо.
— Я не студент, а врач–гинеколог, — устало возразил я ему. И, невольно заразившись его суржиком, добавил: — Жиночий ликар.
Он глянул на меня весело, с пониманием. Подмигнул. Похлопал по плечу. Наверно, решил, что такие забавные чудики попадаются редко: соврал, гинекологом себя назвал… тоже мне хохмач.
Я не стал его разубеждать. Просто сунул ему в карман деньги, поблагодарил и пошёл на станцию. Оттуда на пригородном добрался до Красного Лимана. Пересел на электричку до Славянска. А в Славянске, быстро уговорив проводницу, влез в пассажирский, взобрался на верхнюю полку и задремал.
Проснулся я от настойчивых пинков в бок.
— Эй, студент, пиво будешь?
Подо мной на нижней полке сидел щуплый бритоголовый парень в синей фланелевой рубашке. Щербатый рот, тонкие губы, лучистый прищур маленьких подвижных глазок. Безымянный палец левой руки без двух фаланг, а на культе вытатуирован перстень.
— Ты кто? — спросил я, свесив голову.
— Гога. Зек. Слезай, земеля, а то весь чердак отлежишь.
Я медленно сполз с полки.
— Зек?
— Ну да. Есть, земеля, диссиденты, есть досиденты, а я, стало быть, отсидентом буду.
И с удовольствием засмеялся своей остроте.
— Сам придумал? — хмыкнул я.
— А шо, разве плохо?
— Да как сказать… Я уже где–то слышал это.
— И вот ведь все вы тут, на воле, такие насмешники, спасу нет, — заметил он.
— Да ты не обижайся, — миролюбиво сказал я. — Пойми: сутки уже трясусь. Башка гудит, как Царь–колокол.
— Вот и хлебни «Жигулевского», отлегнёт.
Он легонько подвинул костлявым локтем в мою сторону бутылку пива, стоявшую на столике.
