— А мне взрослые не велели пить в поездах с незнакомыми зеками, — пошутил я и полез под стол в поисках остроумного вагонного приспособления для откупоривания бутылок.
— Вот и давай поручкаемся: я Гога, матёрый убивец и вор. Но теперь уже не опасный.
— Игорь, — назвался я.
Мы обменялись рукопожатиями. Я не поверил, что он убийца.
— А где же твои кандалы, Гога–зек?
— Говорю же: отсиделый я. Теперь вот следую на всех парусах в порт прописки, на «химию».
— Один?
— А шо, мне начальство доверяет. Пятнадцать лет знакомства — это тебе не хрен собачий. Слушай, студент, шо ты там шукаешь?
— Хорошо бы бутылочку распахнуть…
— Э-эх, воля, — усмехнулся он снисходительно. — Давай сюда.
Гога протёр горлышко своей шершавой ладонью, потом зажал крышку зубами и потянул бутылку вниз. Зашипело. Крышка осталась в зубах.
— Осторожно, — поморщился я, — последних лишишься.
— Не, они у меня крепкие. А дыра в зубьях — это светлая память о нашей непобедимой и легендарной.
— Это ты про армию?
— Про неё. В казарме заварушка вышла, «дед» вздумал «ушана» воспитывать, ну а я вступился. Молодой был, дурной…
— Почему же это дурной? Пострадал, можно сказать, за справедливость…
— Да какая там, на хрен, справедливость? Нам без дедовщины нельзя. При власти должны быть опытные, умелые, а у нас туда норовят фрайера просклизнуть. И никто их не поучит маненько, в ряшку не насуёт как следыват.
— А сидел–то за что?
— Так то уже после армии. Блядищу замочил одну…
— Зачем?
— Ты шо, земеля, опер, чи шо?
— Разве похож?
— Вообще не очень. Ты больше на инженеришку смахиваешь, и цена тебе — сто десять рэ в месяц.
— Почти угадал. Доктор я. Врач–интерн. И цена мне — девяносто семь рэ чистоганом…
— На зоне имел бы больше, — серьёзно посочувствовал мне Гога.
— Всему своё время, — улыбнулся я.
— Не зарекайся, Игорь, нэ кажи «гоп», — строго сказал он. — Туда всякие попадают.
— Ну, а девку–то — за что?
Он задумчиво отхлебнул из бутылки.
— Любил её, падлу, вот и пришил не за грош, — сказал он после некоторого размышления.
— Логично, — кивнул я.
Он не заметил моего сарказма. В его глазах светилась печаль.
— Знаешь, — сказал Гога, — есть такие сучки, которые нравятся абсолютно всем. Вот и моя такая была. Белобрысая, глазища — во! — он красноречиво растопырил пальцы здоровой руки. — Ножки пухленькие, чулочки в сеточку, жопка — как яблочко наливное… Эх, та шо там! С ней я был героем хоть куда. Три–четыре палки в день — это как два пальца обоссать. Передохнёшь, и еще хочется.
