— Ну, вот и я! — раздался голос.
Открылась дверка.
Пассажирка плюхнулась, но на этот раз на задний диванчик. Анапест вновь ощутил всё тот же армат и облегчительную прохладу.
— Дальше куда? — спросил.
— Туда, — ответила она и указала на деревню.
Мотор завёлся сразу же, едва Анапест придавил рычажок стартера.
— Все погибли?
— Как водится, — ответила она.
— Значит, опускать стёкла не будем.
— Не рекомендую, но совсем по другой причине.
— Жарынь…
— Иначе нельзя, — ответила и добавила. — А зовут меня Эля.
— Куда мы с тобой, Эля, всё–таки едем?
— Мы не едем. Мы уезжаем. К морю. А вернее — за море.
— Море — это хорошо. Только море совсем в другой стороне.
— Значит, поворачивай!
У самой воды на золотом пляже змеился достархан, уставленный яствами. Сверкали овощи и фрукты, дымились горячие блюда. Истекали ароматом оранжевые горы плова. Сочились пряным жиром шашлыки из баранины и севрюжины.
Густо торчали бутылки с удлинёнными горлышками и пузатые коротышки тёмно–зелёного стекла, коричневого тоже, фиолетового, белого…о последнем можно было судить лишь по тем бутылкам, из которых уже отлито было содержимое. Голые, совершенно обнажённые люди спокойно ходили по раскалённому песку босиком. Женщины цвета ореховой скорлупы и плохо загорелые — цвета варёной креветки. Такие же мужчины. Просто незагорелые — бледнотелые: сидели, возлежали у безногих столов. А то и просто дощатых настилов, кое–где покрытых, чем пришлось: скатертью, клеёнкой, просто мешковиной… Ели, пили, пели нестройно, орали, матерились, переговаривались, беседовали… Одни отпадали, насытившиеся. Другие подходили… Одни — из воды, омытые солёной влагой. Другие, прежде чем прикоснуться к яствам, окунали руки в некую жидкость и, чиркнув зажигалкой или спичкой, воспламенялись до запястий. Так вот огнём пытались обезопаситься от вездесущей заразы. То было зрелище сна, картина сюрреалиста.
— Что? — уставилась на поэта Эля.
— Мне кажется мы на пляже сумасшедших нудистов.
— На что это похоже ещё?
— На что–то страшно знакомое.
— Неужели так и не вспомнишь? — в голосе Эли слышалось разочарование.
— Как только им не больно? Ведь песок сейчас пострашнее кипятка.
— Теперь нет.
— Но так ведь и кожу можно сжечь.
— Они давно без кожи.
— Сомневаюсь.
— Попробуй! Это, в самом деле, не больно, — усмехнулась Эля и впилась маленьким ртом в прихваченное со стола пунцовое шафранное яблочко.
— Обойдусь!
— Обойти это невозможно.
— Помою руки уксусом. В багажнике хороший запас. Когда–то покупал рыбу мариновать. Надолго хватит.
