Однако потеха завладела временем. Развязная, крикливая орава ворвалась в комнату, завертелась на ее середине. Чего только ни делали пройдохи, безобразники, чтобы вызвать улыбку на хмуром лице герцогини: награждали друг друга подзатыльниками, корчили рожи, вопили непристойности, соревновались, кто успешнее погасит свечу дурным воздухом. Сказители тем временем чинно стояли вдоль стен, дожидались очереди, надеялись посрамить шутов своими придумками.
Герцогиня неприязненно взирала на увеселителей. Этот кривляющийся сброд, этих дармоедов она держала не столько для веселья, сколько для того, чтобы ее двор был не хуже других. И никак не могла достичь желаемого: и тут дыра, и там прореха. Скудость во всем! О чулках сказала, а сколько всего еще! И кому только из придворных не должна. Себе во всем отказывала, да так и не смогла собрать денег, чтобы починить крышу. При самом малом дожде протекает. Угол заплесневел. И какая-то плесень страшная – красная, точно потеки крови. Гобелены совсем выцвели, не угадать, что на них. Ковер перед креслом протерся до дыр, наверное, еще при родоначальнике Кетлеров. А может, и рабыни Чингисхана на нем валялись…
Анна шуганула распоясавшихся, не умеющих шутить скоморохов и нудных, не знающих ни одной забавной сказки болтунов. Попросила тоном избалованного ребенка:
– Ты бы сам рассказал что-нибудь веселенькое, Петр Михайлович. Да оставь дела, наконец! Все равно их все не переделать!
Петр Михайлович повиновался. Вышел из-за стола, сел у кресла на низенькую скамейку для ног. Так сиживал он часто. По знаку Анны все находившиеся в комнате тоже сели с большим удовольствием: предвкушали занимательную историю. Петр Михайлович слыл отменным рассказчиком. Он хорошо знал австрийский и прусский дворы и уже поведал о них немало интересного. На сей раз он завел речь о каком-то короле, не называя ни его имени, ни государства.
Стахий не мог понять, сказочный ли это король или реально существовавший. Он привык судить о вельможах по их государственной деятельности и ратным подвигам, а Петр Михайлович как раз о них не говорил. Слушая его, можно было подумать, что король пребывал в каком-то дивном мире. Там никто ни с кем не воевал, никто не интриговал, никто никому не завидовал. Все находились в согласии и любви. А король посвятил любви жизнь.
– Недаром он родился в пору цветения садов, когда все подвластно великой Афродите, – рассказывал Петр Михайлович, – когда все живые существа исповедуют любовь, даже ядовитые змеи лобзают друг друга, даже щепка к щепке стремится. Люди, рожденные в эту пору, то есть в мае, вообще любвеобильны. Ему же Афродита вручила не просто способность – талант любить. Не забыла при сем отметить его мужественной красотой и небывалой силой. Король легко ломал подковы, сворачивал в трубочку монеты, скручивал жгутом каминные щипцы, щелчком сбивал со стола тяжелые серебряные кружки.
