Разумеется, мотив временной слабости сыщика очень хорошо известен любителям детективного жанра. Это особый топос: самое позднее со времени появления Филипа Марлоу[229], который коротает часы очередной депрессии, играя сам с собой в шахматы. Однако у Штудера, сыщика из Берна, который должен прояснить обстоятельства заурядного убийства в обычной швейцарской деревушке, приступы слабости нельзя истолковать как периоды мучительного расслабления между фазами решительных действий или интеллектуальной работы; эти состояния скорее носят медитативный, нездешний характер — напоминают транс. В романе они не анализируются, а только описываются; и все же такие сцены придают повествованию совершенно особый настрой.
Штудер должен найти правду. Не просто правду об одном преступлении, но нечто большее: бесшумную, опасную, запретную правду об обществе в целом, о задающих в нем тон элитных кругах солидной бюргерской Швейцарии с ее солидными институтами. Сыщик и сам принадлежит к этим кругам, он не аутсайдер, он только обладает тем даром (или, скорее, изъяном), что чует спрятанную за фасадами гниль. За это он когда-то уже поплатился — видами на блестящую карьеру. Его понизили в должности, потому что он раскрыл банковскую аферу, в которой были замешаны швейцарские политики, и не послушался, когда сверху ему намекнули, что надо прекратить расследование. После пришлось начинать службу сначала, с самого низу, но он по-прежнему действовал солидно и добросовестно.
Однако всякий раз, когда вахмистр Штудер проникает в сферу преступления, в сферу сокрытых пороков своего мира, у него происходит помрачение сознания, как под влиянием наркотиков. У него повышается температура, он в самом деле заболевает. И его, в таком состоянии, что-то очень медленно гонит по направлению к правде, как если бы он был куском дерева, плавающим в стоячих водах. Штудер владеет всеми методами криминологии и использует их на практике (ведь когда-то он учился в Париже и Вене, у лучших специалистов, он и сейчас поддерживает контакт с тамошними коллегами), но для раскрытия преступления это не имеет решающего значения. Решающее случается всегда во время его приступов лихорадки, смешанной с грезами, когда им овладевает настрой фаталистической пассивности, который на самом деле — хотя Штудер, похоже, этого не знает — представляет собой какую-то иную форму мышления.
Глаузер и сам был подвержен таким состояниям, из-за чего порой подвергался смертельной опасности. К какому бы отрезку его жизни ни присмотреться, видно, что человек этот находится на границе, за которой простирается совершенно иное. Юношей он начал изучать химию в Цюрихе, но после первого семестра его на занятиях не видели; потом внезапно он выныривает на сцене «Кабаре Вольтер», колыбели дадаистов (еще задолго до того, как оно прославилось): ударяет в барабан и играет смерть в пьесе Кокошки «Сфинкс и соломенное чучело»
