Приезжали столичные артисты, ходили на их концерты. Два раза заваливались- в бассейн, а там сауна, душ. Чудно! На улице мороз под сорок, а мы в бассейне плаваем. Ну не сказка ли?
Не буду все описывать. С Татьяной сроднились душа в душу, и про это в голос не говорят, да и не по–мужски.
Как–то вечером, когда все угомонились и мы остались одни, она и говорит:
— Давай съездим в Бийск. По магазинам походим, в музей заглянем, а потом в Сростки к Шукшину. Это мой любимый писатель. Я там два раза была, а в прошлом году даже попала на Шукшинские чтения.
— А что? Давай махнем. Я машину организую.
— Да я ее уже организовала.
— Как организовала?
— У меня своя здесь. Я же на машине приехала. Она в гараже у знакомых стоит.
— Ну ты даешь! Как отмочишь, хоть стой, хоть падай. И, главное, молчком. Я уже тебя боюсь. Может, ты мафиози или внучка Рокфеллера?
— Не сердись. Что, я должна всем звонить, что у меня есть? Помнишь у Гоголя: «Полюбите нас черненьких, а беленьких нас и так полюбят».
— Тань, а скажи честно, чья машина? Только честно. Не ври. Я же тебя полюбил не из–за машины.
— Отец подарил. Я же тебе говорила, что у него свое дело.
Договорились — в среду едем в город. К двум, как и условились, выхожу и жду. Я‑то думал, у нее задрипанный «Жигуленок», а тут подкатывает иномарка, я и названье ее не знаю. Руль справа, все блестит, стекла затемнены… Татьяна дверцей «хлоп», а сама в брючках, в свитерке, — и ко мне. Наш санаторий, все, кто прогуливался, аж рты от зависти раскрыли. Батюшки! Мне–то тут какая роль? Содержанта или прихлебателя?
— Тань, а кто в доме хозяин?
— Что–то не так?
— Я за руль, а ты сбоку. Что я, ущербный какой–то, чтоб меня женщина возила?
— Садись, садись.
Наши санаторские в толк не возьмут, кто она? Жена или личный шофер? Думайте!
Сели. А сам впервой на таком самокате.
— Скорость–то хоть как включать? Как на наших?
Чуть отъехали, я ей и говорю:
Не могу. С непривычки аж вспотел, да и прав с собой нет. Садись сама за руль.
Смеется.
В отделе сувениров я раскошелился и купил ей пустяк, дымковскую игрушку. Небольшая скульптурка, парень растягивает гармошку. Забавная такая. Татьяна аж прослезилась:
— Спасибо. Честное слово, это память на всю жизнь. Это вылитый ты, только рубашка в горошек, — а сама тут же выбрала небольшой портретик, нашу русскую гордость, боль и тоску — Серегу Есенина. Такой дорогой образ с пьяным чубом и трубкой.
Долго стояли у домика Василия Макаровича. Музей был закрыт. Стояли, смотрели на изгороди, избы, заснеженную Катунь, гору Пикет. Думалось: «Откуда и как выпала такая судьбина простому деревенскому парню из глухой деревушки на обочине Чуйского тракта? У них и в роду–то не было белой кости, а гляди ж ты, выплеснул, выстрадал и показал наше неброское, житейское и такое родное.
