— Вот вы сказали «не только потому». Так почему же не остановились?
— А я деятельный человек. Энергичный. Моторный, как сказали бы ученые. Скучно мне ничего не делать.
— Так вы же, Матюшин, электротехник. И неплохой, судя по тем характеристикам, что вам давали в колониях. Почему же не стали работать по специальности после освобождения?
— Я циник. Заел меня цинизм. Неверие. Понимаете? Не верю ни во что хорошее. Ни в людей. Ни в свою судьбу.
— Опять играете, Матюшин?
— Есть немного. И вместе с тем, Павел Иванович, если и играю, то больше по инерции. Словами. А что делать? Хоть позвенеть немного, душу отвести. Конечно, надоело. И устал. Чего себя обманывать? Потеряло всякий смысл наше занятие — «разгоны». Впрочем, как и вообще любая преступная деятельность. Конец ей приходит. Хана. Нет, правда. Где их, например, сыщешь теперь, подпольных миллионеров? Если и есть один-другой, так изобьешься весь, пока зацепишь какого. А на «разгон» идти против ученых, деятелей искусства, литературы, против тех, кто по крохам на сберкнижку кладет? Нелепо. Честно вам скажу, Павел Иванович, готовили мы один «объект». Уже «теплый» был, бери только.
А сколько там брать? Тьфу! Срамота одна. И голову не особенно хочется прозакладывать. Денежки честные. Этот шум поднимет — враз сеточкой вы же и накроете. А закон сейчас строгий. Раньше мошенникам — верхний предел: два года. Теперь — десять. Разница! Очень все это, вместе взятое, на психику влияет. До такого состояния дошел, что, когда больной лежал у Туликина, вместо самолюбования, которое так всегда растил в себе, стал самоедством заниматься. «Не в ореоле ты праведника выступаешь, не артист ты. А ворюга, — говорю себе. — И характерно, что скатился до элементарной кражи, хоть и под возвышенным предлогом. Мог у того же Аронова денег взять и купить детям телевизор? Мог. А украл. В какое же положение и детей поставил и себя перед самим собой?»
— Трогательно, Олег Григорьевич. Прямо трогательно. Однако эти размышления отнюдь не мешали вам готовить новый «разгон»?
— Да нет, Павел Иванович. Просто практиковался, ожидая дружков. На юге будто нашли подходящего «золотого теленочка».
— Какая же цена всем вашим откровениям? Не арестуй вас и ваших дружков, все бы продолжалось, как и прежде?
— Не знаю. Нет, не думаю, Павел Иванович. Вы можете мне не верить, но уже года три-четыре я никого из молодых не пытался втянуть в наши дела, не готовлю себе смены. Собираюсь на покой. По-хорошему.
